Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Пещера мхов стала в «Хортусе» местом популярным, но лишь у определенного типа людей — у тех, кого притягивали прохладный сумрак, тишина и размышления. (Другими словами, у тех, кого не интересовали яркие цветы, огромные клумбы с лилиями и толпы шумных людей.) Альма любила сидеть в уголке пещеры и наблюдать за тем, как такие люди попадали в созданный ею мир. Она видела, как они гладят пушистый мох, и их лица разглаживаются, а напряжение уходит. Она понимала этих молчаливых людей.

За эти годы Альма также провела немало времени, работая над своей теорией обусловленных соперничеством мутаций. Ее дядя Дис уговаривал ее напечатать работу с тех самых пор, как прочел ее после приезда Альмы в 1854 году, но Альма и тогда не согласилась, и теперь не соглашалась. Мало того, она запрещала ему обсуждать ее теорию с кем бы то ни было. Ее нежелание публиковаться не вызывало у доброго дядюшки Диса ничего, кроме раздражения, ведь он верил, что теория Альмы не только важна, но и, по-видимому, верна — и потому должна увидеть свет. Он обвинял ее в чрезмерной робости, в нерешительности. И особенно осуждал за то, что ее страшит недовольство религиозных деятелей, которого не миновать, случись ей обнародовать свои идеи о непрерывном творении и трансмутации видов.

— Тебе просто не хватает мужества прослыть богоубийцей, — заметил дядя, добрый протестант, за всю свою жизнь не пропустивший ни одной воскресной службы. — Ну же, Альма, чего ты боишься? Покажи, что в тебе есть отцовская дерзость, дитя! Ступай, и пусть тебя боится весь мир! Пусть на тебя набросится вся эта собачья свора, если уж этого не избежать. «Хортус» защитит тебя! Мы можем даже сами опубликовать твою работу!

Но Альма колебалась с публикацией своего трактата не потому, что боялась церкви; она колебалась потому, что была глубоко убеждена — ее теория пока еще не совсем неопровержима с научной точки зрения. Дело в том, что в ее логике была одна прореха, и она понятия не имела, как ее ликвидировать. Альма была перфекционисткой и жутким педантом и в жизни не позволила бы себе напечатать теорию, имеющую изъяны. Она не боялась оскорбить церковь, о чем часто повторяла дяде; она боялась нанести оскорбление тому, что было для нее куда более сокровенным, чем религия, — здравому смыслу. Альма не могла, как ни билась, понять, какие же эволюционные преимущества дают альтруизм и самопожертвование. Если мир природы действительно был местом, где шла жестокая и непрекращающаяся борьба за жизнь, как казалось на первый взгляд, и победа над соперником являлась ключом к доминированию, адаптации и выживанию, то как увязать со всем этим таких людей, как сестра Альмы, Пруденс?

Одно упоминание имени Пруденс в связи с теорией мутаций вызывало у ее дяди недовольное ворчание.

— Только не это! — говорил он и дергал себя за бороду. — Никто никогда не слышал о твоей Пруденс, Альма! И всем все равно!

Но Альме было не все равно, и «парадокс Пруденс», как она со временем стала его называть, причинял ей немалое беспокойство, поскольку из-за него вся ее теория грозила рассыпаться по швам. Вероятно, он так тревожил ее, потому что был связан с очень личными переживаниями. Ведь именно Альма была тем самым человеком, ради чьего блага Пруденс пошла на самопожертвование, и Альма об этом никогда не забывала: почти сорок лет назад Пруденс Уиттакер отказалась от своей единственной настоящей любви — Джорджа Хоукса, — надеясь на то, что Джордж женится на Альме и она, Альма, в этом браке будет счастлива . То, что жертва Пруденс оказалась абсолютно бесполезной, не преуменьшало степени ее благородства.

Зачем человеку идти на такое?

Альма могла ответить на этот вопрос с точки зрения морали ( потому что Пруденс была добра и бескорыстна ), но не могла ответить на него с точки зрения биологии ( зачем доброта и бескорыстие вообще существуют в мире? ). Альма прекрасно понимала, почему ее дядя принимался терзать свою бородку каждый раз, когда она упоминала Пруденс. Она понимала, что в масштабе человеческой и естественной истории печальный маленький любовный треугольник — Пруденс, Джордж и она — так незначителен, что почти абсурдно вовсе вспоминать о нем (да еще в рамках научной дискуссии, ни больше ни меньше), но все же этот вопрос не давал ей покоя.

Ну зачем человеку так поступать ?

Стоило Альме подумать о Пруденс, как она вынуждена была снова и снова задавать себе этот вопрос, и стоило ей его задать, как теория обусловленных соперничеством мутаций рассыпалась в прах. Ибо Пруденс Уиттакер-Диксон была отнюдь не единственным примером самопожертвования. Но зачем людям делать что-то, что не в их интересах? Она могла довольно убедительно обосновать, зачем, скажем, матери идут на жертву ради своих детей (поскольку сохранение жизни потомства является первостепенной задачей для продолжения рода), но не могла объяснить, для чего солдат бросается на штыки, чтобы уберечь раненого товарища. Как этот поступок будет способствовать продолжению рода покойного? Никак — своим самопожертвованием погибший солдат устранился из конкурентной борьбы за жизнь на Земле, которая является неотъемлемой частью существования, и таким образом лишил себя шансов на победу или доминирование.

Не могла Альма объяснить и того, почему голодающий узник делится пищей с сокамерником.

Не могла она объяснить и того, зачем женщина бросается в канал, чтобы спасти младенца, который был даже не ее ребенком, и сама тонет — это недавно произошло совсем рядом, на соседней с «Хортусом» улице.

Альма не знала, повела бы она себя столь же благородно, окажись она перед таким выбором, однако другие люди, несомненно, именно так и поступали, причем на каждом шагу. Альма ни капельки не сомневалась, что ее сестра (или преподобный Уэллс из залива Матавай — еще один пример невероятной доброты) не колеблясь бы отказалась от еды, если бы от этого зависела жизнь другого человека, и без всяких колебаний могла бы погибнуть или покалечиться, чтобы спасти чужого ребенка — или даже чужого кота!

Мало того, в мире природы не было аналогов подобным крайним примерам человеческого самопожертвования — по крайней мере, насколько ей было известно. Да, безусловно, в пчелином рою, волчьей стае, птичьей стае и даже в колонии мхов отдельные особи порой жертвовали собой ради общего блага. Однако эти жертвы действительно шли на пользу всей стае или колонии, и потому их можно было объяснить. Но никто никогда не видел волка, который пытался бы спасти жизнь пчелы. Никто никогда не видел стебель мха, который предпочел бы умереть по своей воле, намеренно отдав свой драгоценный запас воды муравью просто по доброте душевной!