Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Далее следовала самая шокирующая весть. Всего через два дня после смерти Ретты, докладывала Пруденс, умер Джордж Хоукс. Он только что вернулся из приюта «Керкбрайд», где давал распоряжения по поводу похорон жены, и упал на улице у входа в свою типографию. Ему было шестьдесят семь лет.

«Прошу прощения, что у меня ушло больше недели, чтобы написать это грустное письмо, — заключала Пруденс, — однако в голове моей было слишком много печальных мыслей, и мне было трудно взяться за перо. Мне не хватает сил осмыслить происшедшее. Все мы глубоко потрясены. Вероятно, я откладывала написание этого письма так долго, потому что думала — пусть еще день моя несчастная сестра проживет без этих новостей, пусть еще день не придется ей нести их груз. Выискивая в сердце крупинки утешения, чтобы поделиться ими с тобой, я с трудом их нахожу. Мне и себя нечем утешить. Пусть Господь примет их и убережет. Не знаю, что еще сказать, прошу, прости меня. В школе все хорошо. Ученики делают успехи. Мистер Диксон и дети шлют тебе заверения в крепкой любви. С наилучшими пожеланиями, Пруденс».

Дочитав письмо, Альма села и положила его рядом.

Ханнеке, Ретта, Джордж — всех троих не стало, как по мановению руки.

Эти три человека составляли половину всех людей, повлиявших на формирование характера Альмы. Остальными были Генри, Беатрикс и Пруденс. Теперь все умерли, кроме Пруденс.

— Бедняжка Пруденс, — вслух пробормотала Альма.

Бедняжка Пруденс — теперь она потеряла Джорджа Хоукса навсегда. Разумеется, Пруденс потеряла его давно, но теперь ей пришлось сделать это снова, на этот раз безвозвратно. Пруденс никогда не переставала любить Джорджа, а он не переставал любить ее — по крайней мере, так Альме сказала Ханнеке. Но видимо, Джордж счел своей обязанностью последовать за Реттой в могилу, навеки связанный с судьбой своей несчастной маленькой жены, которую никогда не любил. Все возможности, что были у них в юности, — все растрачено впустую. Бывают времена, когда трагизм этого мира становится выносить почти невозможно, а разбитое сердце — самое безжалостное испытание из всех.

Первой инстинктивной реакцией Альмы было желание скорее вернуться домой. Но «Белые акры» перестали быть ее домом, и при одной мысли о том, что она войдет в старый особняк и не увидит лица Ханнеке де Гроот, Альма ощутила дурноту. Поэтому она пошла в своей кабинет и написала ответ Пруденс, выискивая в своей душе слова утешения, но находя их с большим трудом. Обратившись к несвойственному ей источнику, Альма процитировала Библию. «Господь недалеко от тех, чье сердце разбито», — написала она. Весь день Альма провела в кабинете, заперев дверь и не помня себя от горя. Она не стала обременять печальными новостями дядю. Он был так рад узнать, что его любимая кормилица Ханнеке де Гроот все еще жива; ей было бы невыносимо поведать ему о ее смерти или о смерти других, дорогих его сердцу людей. Ей не хотелось тревожить этого доброго, жизнерадостного человека.

И всего через две недели Альма порадовалась этому решению: ее дядя Дис подхватил лихорадку, слег и умер в течение одного дня. Это была одна из тех эпидемий, что периодически охватывали Амстердам летом, когда вода в каналах застаивалась и начинала источать зловоние. Еще утром Дис с Альмой и Роджером вместе завтракали, а к следующему утру Диса уже не стало. Альму так сразила эта потеря, последовавшая сразу же за многочисленными другими смертями, что она с трудом держала себя в руках. Ей приходилось прижимать руку к груди — она боялась, что грудная клетка ее раскроется и сердце упадет на землю.

На похороны Диса ван Девендера собралось пол-Амстердама. Гроб от дома на Плантаге-Парклаан до церкви за углом несли четверо его сыновей и двое старших внуков. Невестки и внучки плакали, цепляясь за рукава друг друга; они затянули в свой круг и Альму, и та нашла утешение в тесном общении с родней. Диса все обожали. И все горевали по нему. Мало того, семейный пастор поведал собравшимся, что доктор ван Девендер почти всю свою жизнь втайне занимался благотворительностью, и в толпе оплакивавших его сегодня было немало тех, кому он незаметно помогал и кого даже спас от смерти за эти годы. Это открытие заключало в себе столько иронии — если учесть бесчисленные полуночные споры Альмы и Диса о бескорыстии и соперничестве в мире природы, — что Альме захотелось одновременно и плакать, и смеяться. Хотя дядина анонимная щедрость, безусловно, ставила его высоко в Маймонидовой [62] Маймонид (1135/38—1204) — выдающийся еврейский философ и богослов, врач и разносторонний ученый своей эпохи. Описанные ими восемь степеней благотворительности рассказывают о способах, какими можно подавать милостыню: от «подает, огорчаясь» (низшая ступень) до «привлекает в компаньонство или предоставляет работу, чтобы поддержать его (еврея) до такой степени, что он не будет обращаться за помощью к другим» (высшая ступень). системе восьми степеней благотворительности, он мог хотя бы сказать племяннице об этом. Как мог он сидеть с ней рядом вечер за вечером, год за годом, разнося в пух и прах само понятие альтруизма, и в то же время неустанно практиковать его тайком от всех? Это заставило Альму поражаться ему. И скучать по нему. Ей хотелось расспросить его об этом, подловить — но его уже не было.

Альме казалось, что она слишком мало знала дядю — времени, проведенного с ним, было совсем недостаточно! Ну почему времени всегда не хватает? Еще вчера он был здесь, а потом, на следующий день, его не стало. Как так может быть?

После похорон старший сын Диса, Элберт, которому теперь предстояло стать директором «Хортуса», понимая ее беспокойство, подошел к Альме и заверил в том, что ее положению и в семье, и ботаническом саду совершенно ничего не грозит.

— Даже не думайте волноваться о будущем, — сказал он. — Мы все хотим, чтобы вы остались с нами.

— Спасибо, Элберт, — сумела выговорить Альма, и они с братом обнялись.

— Я знаю, что вы тоже его любили, и это меня утешает, — ответил Элберт.

Но никто не любил Диса сильнее пса Роджера, которому на тот день было уже не меньше двенадцати лет. С той самой минуты, как Дис внезапно заболел, маленький рыжий песик отказывался вставать с постели хозяина; не пошевелился он и тогда, когда тело унесли. Он лежал на холодной пустой кровати, предавшись скорби, и не шевелился. Отказался он и есть — не поел даже жареных гренок, которые Альма сама ему приготовила и со слезами на глазах попыталась скормить ему с руки. Она старалась утешить пса, но тот отвернулся к стене и закрыл глаза. Тогда она погладила его по голове, заговорила с ним на таитянском и напомнила о его благородных предках, но он, кажется, ее даже не слышал. И через несколько дней Роджера тоже не стало.