Александр Старшинов - Завещание императора

Лето 866 года от основания Рима

Италия

Кориолла задремала в повозке, снилась ей усадьба отца далеко-далеко, в Мезии, первая встреча с Гаем… Почему-то снился покойный Валенс, нелюбимый жених, но верный защитник, он что-то хотел сказать ей, открывал рот, кричал… Кориолла не слышала ни звука. Будто их разделяла толстая прозрачная стена.

Внезапно стену качнуло, она пошла трещинами, и Кориолла услышала крик:

— Поворачивай!

И пробудилась.

Повозка раскачивалась, и снаружи в самом деле кричали. Вернее — орали.

Маленький Гай, спавший на руках у няньки, заплакал. Проснулась и задремавшая Флорис.

— Мама… мне страшно… — прошептала она и вцепилась в плечо Кориоллы.

«Что это? Разбойники? Охотники за завещанием?..» — Кориолла заледенела от страха.

— О, боги… — Она приподняла кожаную занавеску на окне и попыталась выглянуть наружу.

Но тут занавеску попросту сорвали, и прямо перед ее лицом оказалась чудовищная физиономия — темная, почти черная, стянутая на сторону безобразным шрамом. Уши были под стать роже — крошечные, похожие на обжаренные колбаски — уши кулачного бойца. Физиономия расплылась в улыбке, демонстрируя редкие зубы и нежнорозовый язык, который высунулся на добрых полфута и едва не лизнул Кориоллу в нос.

Женщина ахнула и в ужасе отшатнулась. А наглец заржал.

— Советую сидеть тихо, госпожа, и наружу не высовываться. Тебя пригласили в гости, и от этого приглашения ты не можешь отказаться… — Наглая физиономия подмигнула.

— Кто пригласил? — У Кориоллы во рту мгновенно пересохло, с трудом удалось выдавить эту короткую фразу.

— Имя ты узнаешь, когда прибудешь.

— Ты не смеешь… — Женщина попыталась возвысить голос.

— Еще как смею! — перебил ее смуглый. — Попробуешь ослушаться — умрешь. Но прежде умрут твои дети. Первым — сынишка — меня бесит его плач. А потом — девчонка… хотя… — Смуглый опять облизнулся. — С девчонкой можно повременить… — И он самым гнусным образом подмигнул Кориолле.

Потом отстранился и за шкирку подтащил к окошку повозки несчастного Прима.

— Говори! — велел кратко.

— Госпожа, их человек пятнадцать… — забормотал вольноотпущенник. — Мы ничегошеньки не успели сделать…

В следующий миг Прим исчез, и в проеме вновь появился смуглый:

— Поняла, госпожа: мне не перечить! Если хочешь, чтобы твой муженек увидел свою женку и детей целыми и невредимыми… Запомни, госпожа… — Слово «госпожа» он произнес с явной издевкой.

И приладил на место кожаную занавеску.

Кориолла почувствовала, что ей не хватает воздуха. Сердце билось как сумасшедшее где-то в горле.

Это они… Охотники за завещанием… Гай, что же ты наделал… Гай, Гай!

Кориолле казалось, что муж должен услышать ее даже далеко в Вифинии, за морем.

Но нет, не услышал…

Только маленький Гай надрывался от плача…

Лето — осень 866 года от основания Рима

Вифиния

Дорога в Сирию даже при самых благоприятных обстоятельствах занимала больше месяца. Однако Приск еще планировал заехать в Никомедию — значит, почитай, уйдет два. А то и более.

Путь всякого, кто отправлялся в восточные провинции, лежал до Брундизия, оттуда в Эпир, потом в Афины и наконец — в Эфес. Добираться до Эфеса примерно двадцать дней. Или чуть больше — в зависимости от того, какие ветры дуют на море. От Эфеса до Пергама — дорога на лошадях в повозке или верхом, а далее — опять на корабле — вдоль берега до Кизика и по дороге, идущей у прибрежной полосы, на повозке или верхом. Точно таким же путем ехал Плиний, отправляясь наместником в назначенную ему провинцию.

Назначение Плиния в Вифинию выглядело малопрестижным — его ожидали разборы вечных споров между местными дельцами, погоня за скользкими, как угри, расхитителями, дела мелкие, грязные, хлопотные. В то время как южнее, в Сирии, готовилось новое грандиозное действо любимого императора под названием «война». Но Плиний, хотя и служил в юности в армии, в полководцы никак не годился, посему занимался финансами и бытом подвластной провинции.

В Эфес путники и паломники стремятся весной, в месяц мунихион [43] Мунихион — месяц греческого календаря, вторая половина апреля — начало мая. Месяц Артемиды. , когда в храме Дианы Эфесской проходят грандиозные празднества в честь богини. Храм — чудо, одно из семи, названных Филоном Александрийским, или из восьми, по мнению Плиния Старшего [44] Плиний Старший — ученый-энциклопедист, командир Мизенского флота, погибший при извержении Везувия, дядя Плиния Младшего, одного из героев романа. . Располагался храм к северу от Эфеса, настоящий маленький город подле города большого. Здесь жили жрецы (всегда накрашенные, надушенные, завитые красавцы в женских платьях) и женщины-жрицы, а также — флейтисты, трубачи, глашатаи, танцоры и акробаты и множество прислуги, убиравшей огромный храм и обряжавшей статую божества. Азиатская Диана, родня не тонконогой и стройной Диане-охотнице с колчаном и луком за спиной, а груботелесной Великой Матери богов, прародительнице всего сущего. Чем-то похожая на поставленный вертикально египетский саркофаг с разведенными в стороны руками, с множеством сосцов, из которых она готова была напоить густым сладким молоком всех, кто припадал к ее ногам и приносил дары. Большую часть времени статую богини окутывало роскошное покрывало из багряных и золотых тканей. И только в дни празднества Артемисий покрывало медленно поднимали, обнажая сначала ноги, едва обозначенные под злотыми пластинами, потом — многогрудое, опять же золотое, тело — и наконец сделанное из слоновой кости лицо. Богиня взирала на своих почитателей глазами из самоцветных каменьев, а ее разведенные в стороны руки, лежащие на золотых подпорках, открывали объятия будущему лету.

Кроме главного кумира, в сокровищницах хранили статуи поменьше — золотые и серебряные, дары разбогатевших торговцев и магистратов Эфеса, здесь же висели бесценные картины, в том числе портрет Александра, сделанный самим Апеллесом, тот самый, на котором великий завоеватель изображен с молнией в руке. Изображен столь искусно, что казалось — рука с молнией выступает из холста, грозя опалить огнем каждого, кто окажется к картине слишком близко.

Восток встретил путешественников жарой, духотой, малопонятной речью, в которой Приск лишь изредка угадывал слова классического греческого, подозрительными вопросами таможенника.

Покинув гавань через портовые ворота, путники вступили на Аркадиану — широкую мощеную улицу с колоннадами по обеим сторонам. Вдоль главной улицы шли гимнасии и роскошные бани — в городе, обладавшем отличными акведуками, понимали толк в хорошем мытье. Как и в театральных постановках. Но Приск не собирался в театр — его путь лежал на агору, где находились многочисленные лавки и где торговали рабами.