Владимир Плотников - Степан Бердыш

Не всё сожралось мраком, а уж орда шестью «конечностями» сунулась в омут. Большая часть войска погрузилась на плоты, ещё одна поплыла верхами, держась обочь плотов.

Верстами тремя западней ставки Уруса вброд шёл и отряд Телесуфы. Шагов двадцать кони продвигались, чуя под копытами дно. Потом с добрую сотню плыли. Степан слегка опережал плот, но под неусыпным оком Телесуфы. Сам дворник с несколькими слугами сидел на плоту.

Вот оно: рядом с Бердышом из воды показалась тень коренастого Ураза. Ураз улучил миг и, когда дворник отвлёкся на распоряжения, прибился к Степану. Без «здрасьте» перечислил цепь имён с краткими сопроводильнями: «Ватир Мисуфи — в плену у казаки, Янгыдырь-молла — задержал нарочно в Измайлов орда. С ним связь держать»…

Скорую речь прервал ахнувший выстрел. Почти рядом!

Из темноты утыканным стволами боком вывернул струг. За первым «щелчком» проснулся убийственный волкан. Половину ногаев смёл с плота бортовой залп. Конь под Бердышом затрепыхался. Булькнув, ворочаясь, грузно погружался на глубину, влача за собой. Уразова голова качалась на конской гриве. Шибанул новый перепад грома и красных мушек. Внутри у Бердыша заколотилось. Последнее, что увидел, оборотясь: сиротливая башка уразовой лошади и демонически перекошенный Телесуфа…

Ртом захватил, сколько смог, оттолкнулся от крупа тонущего коня и нырнул, суетливо стаскивая сапоги.

Что-то прошло, скользко вспоров плечо. Копьё Телесуфы? Под водой плыл, покуда воздуху хватило. Что-то пробурлило, считай, у самого носа. Перепонки едва не лопнули от порохового раската. Вынырнуть решился лишь, когда плечо ткнулось о жёсткое. Струг?!

Осторожно высунул лицо. Ужас! На острие взгляда возник шестопёр и — занесён в размахе. Владение такой палицей сделало бы честь самому Яну Усмарю. И вот уже бородавчатой сталью опускается смерть! Скорее молнии и дольше вечности! Бердыш зажмурился. Бахнуло и брызнуло рядом, налипая тёплыми соплями к щекам. В одно мгновенье промелькнуло всё, почувствовалось всё… И свистящая, затухающая в розовых разводах чернота небытия. И мутная осклизлость кипящей солёной крови…

Открыв глаза, увидел, что адский шестопёр с отсосом вычмокивается с чего-то обмякшего — в полутора аршинах от корабельного борта. И понял: бьющий просто не мог заметить его в чернильной гущине реки. Взмах нёс смерть другому — открытому и беззащитному. Над тобой же, Стеня, спаси и помилуй, некий надолб, за которым ни ты казакам, ни они тебе не видны! Не сразу дошло: башку разнесли ногаю, горячие брызги — его мозги. Однако медлить: что сгинуть!

— Братцы, выручай! — диким даже для самого себя рёвом обозначился Бердыш.

— Ктой-то в воду ёкнулся!? — до рези в жилах знакомый хруп. Две уцепистых ручищи дёргают его, мешковатого от слабости, тяжёлого от намокшей одёжи. Кости глухо стукают о спрыснутую скамью.

— Ранен кто? — скрипит рядом. — А… потом разберём. Цельсь! А-агонь!

А у Бердыша ни сил, ни смелости барахтаться. Как в столбняке…

Доблестный набег струга завершился. Выстрелы поредели и стихли совсем. Быстро удалялись вопли и ржанье. И вот уже, ходко разгребая прибрежные кусты, чёлн пристал к неприметному лиману.

Полдюжины сильных рук подняли и бережно перенесли на мох. Сверкнули кремни.

— Э! Да птица-то чужа! — первый оторопелый вскрик, как только Степан привстал на локте и к чему-то пошёл подрагивающей пятернёй забирать чуб к затылку.

— Никак, Стеня? — как из мортиры, шваркнуло над головой.

У Бердыша всё замутилось: над ним из-за спины висела, на изогнувшемся теле взлохмаченная башка.

Кузя!

— Уфф! — только и выдал Степан, повалился затылком на мох. Сколько пролежал, бог весть. Правда, очнулся вперёд зорьки: дёготь над рекою попрозрачнел, но был ещё прилично густ. Мир слабо раскачивался — снова на струге. Казаки, вольготно рассупонясь, увалясь по бортам, пускали байки о минувшем подвиге. Бердыш с перетянутым плечом пополз к ним.

— А, Стеня! — откликнулся на шорох Толстопятый. — А я за тебя ручательствую… Коль согласен ногаев бить, дадим бердыш.

— А… Так… ото… — зазевал Степан, но Кузя строго перебил:

— А вот о прочем — опосля. Ты… Казачки эти тебя, то самое, не знавают. Что: коль лазутчик ты, это, который теперь и… не был даже, может, хоть и? — что-что, а златоуст из Кузи на зависть грекам. — Ежли к ракам на поселенье не соскучал, слухай да помалкивай. Я ноне не правен по сердечному веленью это вот… Оно как таперича я есть в казачьих… сотник я это… — тут Бердыш присвистнул. — И засим, следственно, твой последний сказ, даром что бывал и не так. Так-то! Так решено, как и будет, — постановил новый сотник, придав Стёпину свисту особый смысл: одобрения и восторга перед возвышением и уважнением своим.

— Твоя воля. А у меня разве выбор? — усмехнулся Степан.

— Ну, добре…

Тут и заря догнала. Осели в затаинке на… недели.

И вот…

Первой гвоздичкой проклюнуло солнышко, а струг уж резво обогнул высокий мыс и прямиком — на Кош-Яик.

— Эй, робяты, давай-ка наше нибудь-что — русское! — гикнул Толстопятый.

— Про бедовых славян пойдёт, а, Ослоп?

— Валяй!

Жирный, явно с Запорожья, с оселедцем зычно завёл:

Тут и все подхватили:

Запевала продолжил:

Припев.

Припев.

Припев.

Припев.

Припев.

Припев.

Припев.