Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

Притворяясь веселою, я, тем не менее, начинала тяготиться этой сценою; наконец, явился избавитель в лице Ренси. Все тотчас обратили стрелы своего остроумия против его наряда; он истово придерживался советов последнего выпуска «Меркюр талант»: поверх рубашки с волнами кружев, бантов и рюшей он носил пурпурный жилет, расшитый золотыми мотыльками, на штанах порхали серебряные птички, перчатки были усеяны зелеными рыбками, а маленькие красные башмачки почти исчезали под пеною голубых кружевных оборок; в таком виде он казался радугой, угодившей в коробку с драже. Явились д'Эльбен и Грамон; все дружно принялись вышучивать нашего щеголя, и я, воспользовавшись общим весельем, смогла наконец откланяться.

Однако Нинон, то ли из высшей любезности, то ли с какой-то задней мыслью, пожелала, чтобы д'Альбре проводил меня до дома. Возражать было бесполезно. Мы вместе покинули улицу Турнель. Д'Альбре шагал рядом со мною молча, смущенный еще более меня. Этот маленький триумф придал мне храбрости, и я заговорила — сперва о красоте ночи: не рискуя заводить пугавший меня разговор о чувствах, я воспарила с грешной земли на небеса и держалась этой возвышенной темы вплоть до самой улицы Нев-Сен-Луи. Успокоенный д'Альбре охотно поддержал эту приличную, ни к чему не обязывающую беседу. Таким маневром я достигла многого: маршал уверился в том, что обманулся на счет моих чувств к нему, я же сама вкушала утонченную радость обмана, незнакомую тем, кто не способен противиться сердечным порывам.

С того дня маршал д'Альбре более не избегал моего общества. Он вновь стал наведываться к Скаррону, неизменно выказывая мне свое почтение и интерес. В объятиях Нинон он действительно пробыл четыре условленные недели, после чего она обратила свою любовь к маркизу де Шастру и двум-трем белокурым красавчикам. Господин же д'Альбре, не желая оставаться внакладе, взял себе то, что случилось под рукой, а именно, госпожу д'Олон, которая всегда оказывалась под рукой мужчины в подобные моменты.

Я регулярно посещала особняк на улице Турнель, где Нинон, сидя между строгим Приамом кисти Лебрена и пастушками в розовых гирляндах кисти Миньяра, принимала сливки парижского общества. Шарлеваль писал: «Я теперь отношу себя не к полевым птицам,

Даже Скаррон, теперь безвыездно сидевший дома, два-три раза приказывал доставить себя к ней в портшезе. «Я думала, что вы не поклоняетесь никакому божеству, — сказала я ему однажды, когда лакеи спускали его в кресле по лестнице, — но я ошиблась: ваша богиня — Нинон, коль скоро она заставляет ходить паралитиков и оживляет мертвых!»

Однако, поклонение это длилось недолго: в апреле того же года «богиню», по приказу королевы Анны Австрийской, препроводили в монастырь для раскаявшихся девиц, даром что она не была ни девицей, ни раскаявшейся. Этого настоятельно требовали церковные власти: священников возмущали скандальная слава знаменитой куртизанки и всеобщее поклонение ей. Но, поскольку ее и в монастыре продолжали навещать многочисленные друзья, она была отправлена из Парижа к бенедиктинкам в Ланьи, где ей пришлось томиться в полном одиночестве. «Кажется, я последую вашему примеру, — писала она оттуда Буароберу, — и кончу тем, что полюблю мой собственный пол».

Все светское вольнодумное общество Марэ погрузилось в печаль. Будучи наивной, как мышонок из басни Лафонтена, впервые повстречавший кошку, я и сама горевала, что у нас отняли эту замечательную особу, вдобавок, предложившую мне столь новую, необычную дружбу. Однако, по прошествии нескольких недель и по здравом размышлении, я все же поздравила себя с тем, что «божественная» теперь далеко, и ее вмешательство в мою жизнь было хоть и бурным, но коротким. Я и без того прослыла, по собственной глупости, кокеткой и ветреницей, и близкая дружба с Нинон отнюдь не добавила бы мне респектабельности. Я не обладала достаточной твердостью характера, чтобы дразнить моих критиков; глядя на старого больного Скаррона, я понимала, что, ставши вдовою, без состояния и близких родных, должна буду рассчитывать лишь на поддержку друзей, а женщина, которую ее горестная судьба вынуждает быть приживалкою у богачей и знати, имеет лишь два способа заручиться их помощью и не умереть с голоду: либо стать содержанкою и жить этим доходным ремеслом, либо остаться честной и существовать на какую-нибудь скромную пенсию. Не знаю, была ли я слишком богобоязненной или не слишком темпераментной, но второе решение привлекало меня больше.

Поскольку мои приступы благочестия, сменявшие приступы меланхолии, были так же коротки, как эти последние, я решила составить себе добрую репутацию путем тщательного выбора подруг, зная, что формальные посещения церкви мне ничем не помогут. Рассказывали, что Мари де Севинье истово молилась на следующий день после бала или маскарада; следуя этой мудрой политике, я составила план подыскать себе нескольких знакомых из числа порядочных женщин, с которыми могла бы веселиться и бывать в любых местах, без ущерба для репутации. Общество следит не столько за тем, что вы делаете, сколько за тем, в какой компании вы это делаете; прогулки с «Сердобольной» и «красоткой Мартель» стоили мне репутации ветреницы, которая была не так уж и справедлива. Вот почему я рассудила, что вполне возможно соединить удовольствия с добродетелью, принудив себя немного поскучать в кругу одних женщин и отказавшись от веселья в кругу других; достаточно было высокомерно отклонить приглашение к какой-нибудь общей забаве и тем уверить свет в вашей непогрешимости, а уж после тайком от всех предаваться желаемым утехам.

Избрав таковую политику, я предоставила осуществлять ее Сезару д'Альбре. С тех пор, как он убедился в моем безразличии к его персоне и предпочтении иных, духовных ценностей, он начал винить себя в излишней суровости ко мне и в том, что перестал бывать в нашем доме; я поняла, что, обратившись к нему с просьбою, дам ему повод искупить несправедливость. Итак, я призналась маршалу, что, прослышав о безупречной репутации его супруги, сгораю от желания познакомиться и подружиться с нею. Эта просьба поразила его — ум маршальши никак не мог соперничать с ее добропорядочностью, — но он не смог отказать мне, тем более, что желание это успокаивало его страхи относительно моих пылких чувств к нему.

Вскоре я сделалась близкой подругою госпожи д'Альбре, в высшей степени достойной особы и ревностной святоши. Единственным ее пороком было пристрастие к вину, тем более странное, что в те времена женщины вовсе не пили его, ограничиваясь подкрашенной водою. Помню, однажды она, глядясь в зеркало, посетовала вслух: «И откуда у меня такой красный нос?» На что юный Мата, стоявший к ней за спиною, вполголоса промолвил, — «Из буфета!» Я чуть не прыснула, рискуя погубить неосторожным смехом долгие недели терпеливого обхаживания познакомиться. Правду сказать, эта винная одурь, в соединении с природной глупостью госпожи д'Альбре, делала ее общество пренесносным; теперь, проводя с нею почти все дни после обеда, я стала лучше понимать, отчего маршал ищет утех на стороне.