Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II

Пацаны, все, как один — ребята очень смелые, явно были в шоке и не знали, что сказать. Наконец, один из них выдавил из себя:

— Ну ты… Шерхан.

Шурка молча глянул на товарища, на губах победителя играла недобрая волчья улыбка, словно в него вошла душа поверженного зверя. Всем было не по себе, но пацаны чувствовали, что молчать нельзя. Один из них брякнул:

— Щас шкуру снимем, классный у тебя будет трофей.

— Толян, а ты хотел бы, чтобы с тебя, с мёртвого, после разборки шкуру сняли?

Пацаны напряжённо хихикнули.

— А чё делать будем, Шерхан?

— Похороним. Ройте яму. Сил моих нет смотреть на мёртвого волка.

Вот так Шурка и стал Шерханом.

Его отец погиб, когда ему было 6 лет. Отец был офицером, кажется, какого-то спецназа и погиб где-то в Африке. Шурка толком ничего про отца не знал и помнил его лишь по двум коротким отпускам между длительными командировками. Помнил, например, как они вместе ходили в зоопарк, и отец с детским восхищение смотрел на зверей, рассказывая сыну про характер каждого зверя.

— Папа, а мне их жалко. Мы их как будто в плен взяли, и они мучаются.

— Ты прав, сынок, — отец тяжело вздохнул. — Сильного и вольного зверя горько видеть в плену. Но они и в плену остаются собой. Мы многому можем у них научиться. Только надо уметь видеть.

Потом, уже взрослым, Шерхан любил бывать в зоопарке. Он учился у зверей, внимательно наблюдая на их поведением, и вспоминал отца.

Отец учил его: будь сильным, будь храбрым, будь справедливым, никогда не ври.

— Совсем-совсем никогда? А я сделаю что-нибудь неправильно, скажу тебе правду, и ты меня накажешь.

— Накажу, — вздохнув, согласился отец. — А ты боишься наказания? Запомни, сынок, врут только трусы.

— А быть справедливым — это как?

— Это когда всё по заслугам. За хороший поступок — награда, за плохой — наказание. Если кто-то страдает без вины — это несправедливо. Или, например, человек ничего хорошего не сделал, а ему — бочку варенья и корзину печенья. Тоже несправедливо.

Так мало было этих разговоров с отцом, а потому память о каждом из них стала драгоценной. Отец погиб, мать, страдавшая врождённой болезнью сердца, не выдержала горя и вскоре умерла. Шурка попал в детский дом.

Здесь всё было несправедливо. Старшие ребята били младших, издевались над ними, отбирали немногочисленные и убогие ценности. Воспитатели были равнодушны и грубы. Шурка покорялся до времени и тем, и другим, но твёрдо знал, что когда вырастет и накопит силу — всё будет по-другому. Он не обидит и не унизит никого из тех, кто слабее его, он будет их защищать, и воспитатели тоже узнают, что несправедливость по отношению к детям не останется безнаказанной.

Так и вышло. К 14-и годам он обладал среди воспитанников детского дома непререкаемым авторитетом. Для младших Шурка стал олицетворением высшей правды. Он не только никого из них не обижал, но и помогал разруливать конфликты, постоянно возникавшие в детской среде. Все знали, что Шурка не только справедлив, но и жесток. К жестокости он привык, будучи неоднократно и бесчеловечно битым старшими ребятами, когда ещё был маленьким. Жестокость казалось ему нормой, он лишь полагал, что она должна быть справедливой. Однажды к нему притащили десятилетнего мальчонку, который что-то украл у своего товарища. Шурка помрачнел, как грозовая туча и начал медленно ронять увесистые слова:

— Что же ты, гнида, у своих крадёшь, товарищей обижаешь? Украл бы у Кабана — он всё равно не человек, у него можно. Но ты боишься Кабана, а друзей, значит, не боишься? Снимайте с него штаны.

Шурка достал из-под подушки солдатский ремень, намотал его на руку и начал охаживать наказуемого металлической бляхой по голой заднице. Бил в полную силу, долго, явно не получая от этого никакого удовольствия, но что поделаешь — работа есть работа. На дикие вопли не обращал внимания. Наказанный пацанёнок потом очень долго не только сидеть не мог, но даже ходил с трудом. После нескольких подобных экзекуций мелкие кражи в детском доме полностью прекратились.

Кабан, про которого вспомнил Шурка, был воспитателем — самым грубым и бессердечным из всех. Однажды при Шурке он отвесил затрещину мальчонке только за то, что тот не успел вовремя уйти с его дороги. Сбитый с ног мальчонка при падении сильно ударился головой о железную кровать.

— Что же ты, Кабан, малышей обижаешь? — сквозь зубы процедил Шурка.

— Кто тут Кабан?!

— Это ты. Жирная дикая свинья.

— Я доберусь до тебя, щенок!

— Добиралка у тебя слабовата. Ты за всё заплатишь.

Дождавшись ночной смены Кабана, ему устроили тёмную. Навалились гурьбой, связали полотенцами, одно полотенце затолкали в рот.

— Слушай меня внимательно, мразь, — холодно и спокойно начал Шурка. — Малышей ты больше обижать не будешь, — он достал заточку и медленно начал протыкать ею скрещенные ладони связанных рук. Кабан сильно трепыхался, но на нём сидели двое, а кляп во рту позволял только мычать. — Для начала с тебя хватит, — сказал Шурка, спокойно вытирая заточку о штаны Кабана. — В следующий раз, если ты ничего не понял, проткну что-нибудь посущественнее. А если попытаешься на нас стукнуть — тебе не жить. Лучше бы тебе уволиться, а то противно на твою рожу смотреть.

На следующий день Кабан уволился, никому ни о чём не рассказав. Другие воспитатели догадывались о том, что произошло, но доказать ничего не могли. И теперь уже все, включая взрослых, смотрели на юного волчонка с уважением и страхом.

— А я знаю, что сегодня на обед будет, — мечтательно протянул один детдомовец, но, не сумев заинтриговать этим заявлением своих друзей, выдал щемящую тайну, — что-нибудь такое с тушёнкой.

— Ты думаешь, твои сны всегда сбываются? — иронично бросил Шурка.

— Если честно, то мои сны вообще никогда не сбываются, — грустно признался пацан, но, тут же повеселев, продолжил, — Я своими глазами видел, как на наш склад завезли несколько ящиков тушёнки.

Теперь уже повеселели все, не часто им доводилось лакомиться этим советским деликатесом. Но ни на обед, ни на ужин ничего из тушёнки не подали, так же как и всю ближайшую неделю. Их продолжали кормить супом из пакетов и кашей, изредка радуя рожками с хлебной котлетой. Над пацаном, наблюдавшими разгрузку тушёнки, все смеялись. Поверил ему только Шурка, он чувствовал, что парень не врёт.

— Значит так, бродяги, — Шурка по-деловому открыл заседание своего высшего совета. — С хавкой у нас что-то не так. С завтрашнего дня устанавливаем непрерывное дежурство у склада. Внимательно следим, что разгружают из машин, всё записываем. О результатах докладывать мне каждый день перед отбоем.

Вскоре они уже твёрдо знали, что в детдом регулярно поступает не только тушёнка, но и свежее мясо, а так же сгущёнка и даже вишнёвый компот, которого они и в кино не видели. Шурка строго-настрого приказал всем молчать о результатах расследования, заверив общественность, что разберётся с этой проблемой.