Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Павел Ольшевский сложил пухлые бухгалтерские папки в шкаф, надел недавно купленное драповое пальто, вышел из конторы и окунулся в водоворот толпы. Ближе к центру у входов в рестораны и магазины людская река закручивалась в воронки, ревом автомобильных клаксонов взрывалась на перекрестках и подобно морской волне растекалась по «зеленым», «рыбным» и «блошиным» рынкам. Изрядно поработав локтями, Павел пробился в магазин «И. Чурин и Кº», потолкался в главном зале, примерил шляпу, купил газету и не забыл глянуть в зеркало. Следов слежки он не обнаружил, но не спешил выходить на улицу и остановился у прилавка, пестревшего, словно павлиний хвост, набором модных галстуков. Темно-зеленый, с золотистыми драконами пришелся ему по душе. Прыткий приказчик, заметив его интерес, подхватил зеркало и юлой завертелся вокруг. Галстук на самом деле был хорош и, несмотря на заломленную цену, стоил того.

Теперь, когда все требования конспирации были соблюдены, Павел отправился на явку с резидентом; пройдя два квартала, на всякий случай проверился — шмыгнул в подворотню. Не заметив хвоста, он смело направился к китайскому ресторану.

Улица пошла под уклон, и за деревьями проглянула серебристая гладь реки. После окончания дождей Сунгари снова вошла в берега, и ее воды мирно журчали между свай ажурного мостика, ведущего к ресторану. У кромки камыша покачивались две джонки; четверо китайцев, незлобно поругиваясь, сноровисто доставали из воды и перебирали сеть. Заброс оказался удачным: жирные сазаны, сверкнув на солнце, смачно шлепались в плетенную из лозы корзину.

Все вокруг дышало покоем. Павел, поддавшись очарованию природы, остановился на мостках и, облокотившись на перила, с живым интересом наблюдал за рыбаками. В душе сам заядлый рыбак, он уже не мог вспомнить, когда последний раз сидел с удочкой.

Бодренькое тиканье часов напомнило ему о предстоящей встрече с резидентом. Проводив взглядом очередного сазана, Павел достал из кармана пальто газету «Харбинский курьер» и вошел в ресторан. В зале в основном находились китайцы и корейцы, за ними, ближе к эстраде, расположились европейцы. Судя по большим бокалам с пивом и громким, напоминающим рык унтера на строевом плацу, голосам, это были немцы. Вокруг них тенями семенили официанты.

Павел прошел на открытую террасу и занял место, с которого просматривались вход и большая часть зала. Тут же перед ним возник официант. Его лицо расплылось в елейной улыбке, спина согнулась в подобострастном поклоне, а рука заученным движением положила на столик меню. Павел, не заглядывая, заказал хуаншэн — жареный арахис, к которому питал слабость, и перченую свинину. Здесь ее готовили отменно, она ничем не уступала шашлыку, что подавали в популярном среди русской эмиграции «Погребке Рагозинского». Поколебавшись, он добавил к ним рыбную закуску в сладком соусе, грибы муэр, любимые резидентом Дервишем, и бутылку «Смирновской». Прохвост-официант оценил клиента и предложил «особое меню» — марихуану. Павел так зыркнул на него, что тот тут же исчез на кухне.

До встречи с резидентом оставалось время, и он, развернув газету, пробежался по заголовкам. С ее страниц аршинными буквами белогвардейская верхушка трубила о скором крахе Советов и падении ненавистной власти большевиков. В Харбине, Хайларе и Хэгане штаб атамана Семенова объявил запись в добровольческий корпус. Союз «Освобождение» призывал к сбору средств на нужды «русской армии» и призывал к крестовому походу против «жидомасонской верхушки».

Бывшие жандармы и полицейские грозились увешать большевистскими вождями все фонарные столбы на Тверской. Им вторили истеричные дамы, давно разменявшие дворянскую честь на панели. В ура-патриотическом порыве они готовы были принести себя в жертву «коммунистическому быдлу» ради спасения оскверненного жидами Господа, которого сами давно забыли в содомском грехе, и Отечества, которое не поделили между собой их амбициозные мужья — генералы и министры.

Это печатное варево, обильно сдобренное грязной клеветой на советскую власть, вызывало у Павла тошноту. Он с трудом сдерживал жгучее желание скомкать газету и швырнуть в реку. Но эта газета была нужна — она служила сигналом для резидента, и отложив ее на край стола, недовольно закрутил головой по сторонам. Его движения не остались без внимания официанта. Картинно поигрывая подносом, он подскочил к столику. Из-под изящного бамбукового колпачка показалась запотевшая бутылка «Смирновской». Вслед за ней официант с ловкостью фокусника выставил на стол набор тарелочек, миниатюрных чашечек, и положил на них завернутые в салфетки куайцзы, служившие клиенту вилкой.

Нежный аромат исходил от закуски, приятным теплом отдавал поджаренный арахис, но Павел решил дождаться резидента. Дервиш, пунктуальный во всем, на этот раз задерживался. Наступил час пик, и добраться сюда из отдаленного района Мадягоу было не просто. Чтобы убить время, Павел, похрустывая орехами, отдался во власть природы, которая радовала теплом и солнечными днями.

Внизу тихо журчала река; здесь она привольно разлилась по широкой пойме. Над ней, по правому берегу, высилась гряда холмов, поросших дубовым и буковым лесом. Сквозь листву золотистой маковкой проблескивала русская церквушка. Те места были хорошо знакомы Павлу. Когда еще был жив отец, они частенько брали лодку, переправлялись через реку, поднимались по обрывистому берегу и попадали в мир особенных ощущений, который не могли уничтожить и стереть из памяти ни война, ни многолетние скитания в Маньчжурии.

Запах ладана, треск свечей, проникновенный голос старенького дьячка запали в душу Павла. С годами ему стали понятны те невысказанные тоска и боль, что все чаще появлялись в печальных глазах отца. Бывало, часами он застывал у алтаря, а потом просиживал на лавке перед святым источником, сливаясь с природой этого удивительного и неповторимого уголка, где многое напоминало ему и Павлу о подмосковном поместье Ольшевских.

Из поколения в поколение они верой и правдой служили Отечеству. Но великая смута семнадцатого, подобно урагану, пронеслась по России волной диких погромов и пожаров. Она сокрушила вековые устои, вырвала с корнем и вышвырнула за границу целые династии и посыпала пеплом забвения могилы предков. Лютая ненависть и непримиримая вражда захлестнули Россию, а затем кровавым колесом Гражданской войны прокатились по многострадальной земле.

Сполна испили эту горькую чашу и Ольшевские. В Царицыне от тифа умерла мать, в Омске пьяная толпа надругалась над сестрой, в Забайкальских степях холера унесла в могилу младшего брата. Последние сто километров до границы с Монголией отряд, в котором находились Павел с отцом, прошел с трудом, ведя непрерывно бои. Конники Уборевича пленных не брали — тех, кто уцелел в сабельной рубке, безжалостно топили в реке. Вырвавшись из кольца окружения, остатки отряда захватили Соловьевку и, свирепо расправившись с десятком красноармейцев, ушли за границу.