Игорь Генералов - В тени славы предков

Хоромина у вдовы обычная — один ярус на высоком подклете, во дворе стая для скотины, землянка для челяди, потемневшая, как и терем, построенная ещё при живом воеводе. Павша по-хозяйски осмотрел покосившуюся воротину, дёрнул её, оценивая, как можно поправить, стукнул по ней кулаком, разбудив дремавшего пса, откликнувшегося лаем.

Калитку открыла сама вдова Зарёна, не сразу узнавшая Павшу, впустила во двор. Добронега, стоявшая на крыльце, не обращая внимания на мать, с радостным криком бросилась Павше на шею.

— Думала, что убили тебя, ибо не нашли среди вернувшихся. Друзья твои все уехали с Ярополком.

— Познакомилась с ними? — спросил Павша, заглядывая ей в лицо. Добронега кивнула, снова положив голову ему на грудь.

Сказала:

— Они молвили, что ты погиб и ещё кто-то из ваших.

— Проходи в дом, воин. Гостем будь, — пригласила Зарёна.

За трапезой, за разговором узнал, что из холопов одна девка осталась. Муж её ушёл на Владимира, за это вольную ему обещали, да так и не вернулся, хоть пешая рать и не сражалась. На то, что Ярополк вернётся, уже никто не надеялся. Владимир собирал вече, успокаивал народ. Может, всё образуется.

Павшу поселили в землянке, забрав холопку с её дитём в дом. Переночевав, следующий день Павша провёл за починкой ворот, поправил, где успел, загородку, меняя гнилые колья. Во время паужина явился Некрут, именем князя Владимира потребовав открыть ворота. Растерявшаяся холопка впустила незваных гостей. Павша, вышедший следом за Зарёной, смекнул дело: с Некрутом было ещё четыре вершника, двое в стегачах, двое в рубахах, все четверо с топорами на длинных топорищах, в кожаных шеломах. Некрута, опоясанного мечом, Павша в расчёт не брал. Лошади под всеми не боевые, только вчера плуг за собой тянули. Все скучились в тесном дворе, не развернуться для боя. Правду говорят: вооружённый мужик — ещё не воин.

Павша шепнул холопке:

— Принеси топор!

— Люди говорят, боярыня, что человек убеглый в дому твоём живёт, — Некрут даже не спешился, смотрел насмешливо на Зарёну сверху вниз, уверенный в своей власти. — А вот и он! Ну-ка, подь сюда, сын Милавы!

Павша не шелохнулся, набычась, смотрел на Некрута.

— Оглох, что ли? Я волен в тебе за то, что напал ты на меня, во плену будучи.

— Своё наказание я получил, а Владимир освободил всех.

— Но не тебя! Ты клятву не давал. Провалялся на боку в шатре у соратника, дядьки твоего. Пьяный был, небось, проспал.

Павша не нашёлся, что и сказать. Внутри всё бушевало от гнева, ещё и мужики приехавшие скалились. Он понимал, что Некрут намеренно его из себя выводит, чтобы найти повод расправиться с ним. Пока он держал себя в руках. Неудобно за это безобразие было перед вдовой, переводившей взгляд то на гостей, то на Павшу.

— Вот это видел?! — Павша задрал на спине рубаху, явив иссечённую, не зажившую до конца спину, да так, чтобы узрела и Зарёна. — За тебя получил.

И объяснил уже для вдовы:

— Мать мою, извергом каким-то убитую, поносил при всём свете, бил я его, а меня наказывали.

Зарёна, начиная понимать, направила хмурый взор на Некрута, на глазах темнея от праведной ярости:

— А ну, пошёл с моего двора, гадина!

Заслышав сердитый голос хозяйки, забрехал уведённый за терем пёс.

— А ты не лай на меня, стойно псу своему, хозяйка! — огрызнулся Некрут. — Я рода древнего, в сиих землях испокон веков сидевшего! И честь от нового князя мне по достоинству.

— По какому достоинству и какая честь? Отбирать со своими зброднями снедь у смердов? Мой муж Станислав был роду незнатного и мечом заслужил быть воеводой у Святослава. Мой первый муж Радонег был славного рода русов и никогда этим не величался!

Боярыня, яростная, стояла перед конём Некрута, глядя на всадника снизу вверх. Тень недоброй усмешки пробежала по лицу Некрута. Применять силу он не решался, но и обруганным уходить не хотел.

— Перед тем как покинуть двор, я хочу кое-что сказать своему пасынку. Дозволишь?

Покладистость Некрута удивила Зарёну, она молча кивнула, отходя в сторону. Некрут спешился, позвал Павшу:

— Всего одно слово, и я уйду.

Павша так и не взял топор у холопки, а теперь уже поздно, раз Некрут вдруг стал мирен. От него можно было ожидать любой пакости, и Павша внимательно следил за его руками, краем глаза наблюдая и за его людьми. Некрут тихо сказал:

— Твоя распутная мать просила пощады там, в лесу, но я решил, что жить ей не стоит.

Павша почувствовал, как пелена застилает глаза, а в ушах тяжело звенит, как после удара по голове. До боли сжав кулаки, он прохрипел:

— Хватит у тебя смелости подтвердить перед Владимиром то, что ты убил мою мать?

Некрут не ответил. Обозлившись оттого, что Павша сдержался и не напал на него, потеряв возможность расправы над ненавистным пасынком, он резко вскочил в седло и круто развернул коня в сторону открытых ворот.

Знакомый с детства Киев совсем не изменился. Владимир оглядывал высокие киевские горы с макушками боярских теремов, такими маленькими снизу; деловой ремесленно-торговый Подол, притихший в ожидании пришедших ратников; сонные пустые вымолы на Почайне, и главное, чему удивился, — рубленые стены на валах, которых не было в его раннем детстве. Воспоминания о Киеве у Владимира были не очень приятные: неприязнь Ярополка, княжий дом, в котором он, мало что понимающий малец, чувствовал себя чужим. Он заберёт этот город и сделает своим.

Дозор, первым побывавший в Киеве, привёз весть о бегстве Ярополка. Причём в самом Киеве говорили разное: ушёл-де с ближней дружиной и боярами, кто говорил, что бояре не все ушли, кто остался, кто разъехался в стороны. Владимир поборол минутное отчаяние (сразу представилось, что Ярополк в печенегах ожидает, когда русы устанут содержать варяжское войско и распустят его или восстанут на нового князя), прикинул с воеводами, насколько далеко брат может уйти с обозом, бабами и детьми. Волчий Хвост, не раз объезжавший с отцом в полюдье землю днепровских русов, успокоил:

— Дальше Роси уйти не успеют. Опередили нас на два дня, но с доброй дружиной да заводными конями нагоним.

Спустя двое суток после ухода Ярополка рать во главе с Волком пустилась в сугон.

Город был захвачен без боя. Владимир, въехав в отверстые ворота Горы, остановил коня, оглядывая потемневший бабкин терем, что стоял уже без малого сорок лет. Эти брёвна видели славные Ольгины времена, юного мужающего Святослава, не совершившего ещё своих ратных подвигов…

Дружинники разбрелись по всей Горе, выискивая людей. «Будто выморочный, собака не взбрехнёт!» — подумалось князю. С чего начать, что делать? О победе как-то не думалось, да и она должна быть не такой — с долгим ратным противостоянием, когда победитель с усталой гордостью въезжает в благоговеющий и ждущий милости город. Княжий терем оказался пустым, с разбросанной кое-где лопотью, которую то ли не успели, то ли не захотели взять. Владимир бродил по покоям, вспоминая детство, когда играл в хоромах с Олегом, бегал с визгом от присматривающих за ним мамок. Теперь этот терем его. Он поселит здесь, кого захочет из своих женщин, но сыновья будут все здесь. С горечью вспомнилось, как мать рассказывала об их ссылке в Будутино до той поры, пока не умерла мать Ярополка и Олега. Отец их не забрал к себе в Вышгород. Впрочем, Вышгород, как и Киев, он не считал своим углом, его тянуло в далёкий, отобранный у болгар Переяславец.