Н. Северин - Тайный брак

Торжествовали и завистники доброй славы сенатора Дымова, в полной уверенности, что пресловутой стойкости его убеждений не устоять перед соблазном сделаться тестем, хотя бы с левой стороны, могущественного вельможи империи. Судили и рядили о том, как отнесется к этому роману императрица, причем одни уверяли, что ей уже все известно, а другие, ссылаясь тоже на вернейшие источники, утверждали, что она ничего не подозревает. Расходились в мнениях и относительно роли в этой интриге ближайших к Людмиле людей: одни говорили, что изобретательницей всей этой комедии известная своим честолюбием и пронырством Елизавета Панова, всем орудует одна, ни с кем не советуясь и никого не посвящая в тайну своих дерзких замыслов, а другие были уверены, что ей помогают и прочие члены семьи.

Но с появлением на горизонте молодого Дымова все эти недоразумения должны были рассеяться. Как ловкий маэстро, случайно попавший в толпу неопытных и сбитых с толку исполнителей, он в одно мгновение сумел дать надлежащий тон полному противоречий концерту сплетен, догадок, выдумок и суждений о странных отношениях, возникавших между светлейшим князем и его сестрой. С самодовольной наглостью, подводя каждого посетителя и посетительницу к серебряным лебедям с золотой колесницей, наполненной душистыми цветами, Лев Алексеевич с апломбом заявлял, что это — подарок князя Тавриды их дорогой имениннице, так что оставалось только улыбаться и поздравлять.

— Братец-то как торжествует! — говорили гости, спускаясь по лестнице на крыльцо, к которому подъезжали кареты, вызываемые ливрейными лакеями.

— Для того, верно, и прикатил, чтобы не упустить своей доли из золотого дождя, который посыплется на всю семью.

— Вот увидите, что его ко двору приткнут, если не к большому, то к малому.

— Во всяком случае, назад в Турцию не поедет.

— Даже и в таком случае, если князь пожелает его взять с собой?

— Зачем он князю? Вот сестра его — дело другое.

— Неужели вы думаете, что он увезет ее в Турцию?

— Ну, там и без нее много!

— Во всяком случае, Панова не выпустит его из Петербурга, не устроивши, так или иначе, судьбы сестры. Серебряными лебедями с золотой колесницей она не удовольствуется, ей надо что-нибудь посущественнее.

В какое негодование пришла бы хозяйка дома, если б услышала хоть десятую часть того, что говорилось на крыльце теми же самыми гостями, которые несколько минут тому назад осыпали и ее, и детей ее лестными комплиментами! Но, к счастью, догадаться об этом она не могла, как не могла знать и того, что происходило на антресолях у старой княгини, где тоже перебывало немало поздравителей и поздравительниц.

Там, пожалуй, было больше причин хвастаться и гордиться, чем внизу. Императрица прислала Людмиле Николаевне старинную библию в богатом переплете с собственноручною надписью на заглавном листе, а из Гатчинского дворца любимая фрейлина цесаревны привезла письмо с поздравлениями и пожеланиями.

Посетители пробыли у старой княгини недолго, но оставили ее в таком душевном волнении, что Марья Ивановна, привыкшая угадывать чувства своей госпожи по ее взгляду и голосу, с ужасом спрашивала себя, как перенесет ее барыня это тягостное утро. Ей не давали вздохнуть; посетители следовали один за другим, и каждый непременно затрагивал злобу дня, царапал ей сердце намеком на внимание светлейшего князя к ее правнучке.

Со свойственной ей сдержанностью и привычкой скрывать чувства под личиной надменного равнодушия, старая княгиня делала вид, что не понимает смысла этих намеков и отвечала на них с таким тактом, что всех приводила в недоумение своим спокойствием; но ее любопытство было возбуждено до высочайшей степени, и, как только гости уезжали, она обращалась с расспросами к своей Марьюшке, которая только этого и ждала, чтобы поделиться со своей госпожой новостями, волновавшими весь дом.

Таким образом старая княгиня узнала про подарок князя и про то, что этот подарок выставлен напоказ среди зала, а также и про то, что Плавутина, молодого барина, в первый раз явившегося к ним в дом, пригласили остаться обедать и приказали поставить ему прибор рядом с барышней. Все это делалось по распоряжению молодого барина, но ясно, что без разрешения родителей Лев Алексеевич не позволил бы себе так поступать. Узнала также старая княгиня, что братец не спускает взора с сестры Людмилы и, поймав ее в коридоре у лестницы на антресоли, строгим голосом приказал ей вернуться в гостиную и занимать гостей. Доложила также княгине Марьюшка, что Лев Алексеевич допрашивал старого дворецкого про барина Рощина: не видал ли его кто-нибудь из людишек близ дома и вообще не замечали ли с его стороны попытки повидать Людмилу Алексеевну или переслать ей письмо, с тех пор как ему отказано от дома?

— По всему видать, Лексашка успел уже накляузничать и в подозрение насчет вашей милости их ввести; допытывались, кто да кто у нас бывает, и по всему можно догадаться, что на господина Рощина крепко изволит серчать. А барышня-то наша, как голубка раненая, притуманилась; жалости достойно смотреть, как ее всю перевернуло с тех пор, как братец изволил приехать, — распространялась Марья Ивановна. Наконец, ободренная вниманием княгини, она позволила себе спросить, таинственно понижая голос: — А правда, сударыня, будто за них светлейший князь Потемкин сватается?

Но не успели эти слова сорваться с ее языка, как ей пришлось раскаяться в них. У княгини глаза сверкнули от гнева.

— Перестань врать! — отрывисто вымолвила она. — Из пановского дома небылицы эти, верно, выползли?

— Точно так-с, от пановской челяди эти слухи до нас дошли, — ответила Марьюшка, почтительно подтягиваясь. — Молодой барин изволили также спрашивать про господ Светловых.

— Малый не промах, знает, что, идучи на рать, надо всем врагам верный счет подвести, — заметила княгиня, презрительно пожимая плечами, и, кивнув на дверь, приказала своей наперснице посмотреть, кто приехал.

Поспешно кинулась Марьюшка исполнять приказание и через минуту торопливо вернулась с докладом о приезде Надежды Александровны и Василия Карповича Светловых.

— Легки на помине, их-то мне и надо. Проси скорее, и, пока они будут сидеть, никого не принимать! — сказала княгиня. — Да чтобы никто у дверей не подслушивал! — прибавила она, не спуская взгляда, полного нетерпеливого ожидания, с двери, за которой уже слышались шелест шелка, звон шпор и бряцанье сабли.

— Не извольте, сударыня, беспокоиться, — ответила Марьюшка, с приветливой улыбкой растворяя двери перед посетителями.

На эту парочку, даже не зная их, весело было смотреть — так они были молоды, красивы и счастливы. Полнейшая и искреннейшая жизнерадостность одушевляла каждое их движение, звучала в их голосе, светилась в их взгляде, и, к довершению всего, стоило только взглянуть на них, чтобы убедиться, что они без ума влюблены друг в друга. Княгиня недаром прозвала их голубками.