Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Это ты верно заметил, — улыбнулся Ждер. — Только теперь вместо того, чтобы завалиться спать в зипунах под навесами, придется нам снять телеги с колес и поставить их па полозья. А коней надо подковать на передние ноги. Как только утихнет метель, землю прихватит морозом. А нам нельзя мешкать. Велено ехать дальше.

Онофрей поскреб висок.

— Далеко ли? Сколько времени?

— До места, которое я укажу. А там остановимся и достанем из-под поклажи сабли.

— Что ж, побьем, кого надо, а потом домой. Скоро идти на медведей и кабанов, старику же теперь без нас не управиться.

Прошло не больше часа, пока они ели на мельнице, но за это время окрестности преобразились. Пруд чернел в белой оправе. Позади хат росли сугробы. Тучи теснились, сотрясаясь, точно громадные сита, а под ними бесновался студеными вихрями ветер, развеивая снежную пыль. Откуда-то показались малиновки и щеглы п принялись усердно расклевывать коробочки семян на высоких кустах чертополоха. С полей и из шумных зарослей камыша проносились прыжками зайцы, искавшие укрытия в яру на околице села. Свет еще больше померк. Казалось, мельница ежится, жалобно стонет и под вопли ветра, завывавшего на чердаке, роняет с водяных колес слезы вперемежку с мокрым снегом.

Служители вышли к телегам, и кузнецы разожгли угли, готовясь подковать коней. Мельник Онисифор с удивлением наблюдал за этими приготовлениями.

Не раз проходили этой дорогой гурты быков из Молдовы, направлявшиеся в неметчину, не раз делали они привал на мельнице. Купцы располагались поудобнее и заводили всякие разговоры, слуги заваливались спать под навесами. А если случалось — как часто бывает, — что нападали волки или разбойники, все вскакивали, суетились и не знали, что предпринять. С волками, конечно, управлялись легче, чем с лихими людьми. Тут сами быки выходили на простор и защищались от зверей, в ярости роя землю копытами и разбрасывая снег рогами. А когда из глухих степей налетали казаки — мастера таких набегов, то одни из них выгоняли копьями гурты из загонов, а другие бросались рубить купцов. Загонщики разбегались от греха подальше, спасая свою жизнь, словно бог весть какую драгоценность. Хотя ей-то, горемычной, красная цена — три гроша. Один отдают при рождении, второй при переходе в мир иной. На всю жизнь только и остается, что один-единственный грош…

А у этого купчика и его хлопцев — невиданные повадки. Ставят телеги на полозья и подковывают коней. И откуда их тут взялось такое множество? Поначалу как будто было меньше. На три гурта, по пятьдесят быков каждый, полагается не больше десяти гуртовщиков. Три хлопца на гурт, гуртоправ — десятый. Их же в три раза больше. И, видать, люди не робкого десятка. Но все же, если узнает о гуртах некий Григорий Гоголя, так хотя эти гуртовщики и не из пугливых, а придется им покориться. Гоголя всем разбойникам разбойник — и завел он себе привычку брать пошлину с проходящих гуртов, отделяя, как положено, добрую долю паромщикам и своим дружкам мельникам. Только не всегда застанешь его на месте. Дела у него по всему свету. А уж коли не застанешь Гоголю, так напрасно потрудится гонец. Без атамана вряд ли ватага управится с этими хлопцами.

Ионуц неожиданно вырос рядом. Оглядев со всех сторон мельника, он заговорил с ним. Старик вздрогнул, хотя голос купца звучал ласково.

— Должно быть, тебе нравится все, что ты видишь, дед Онисифор. Очень уж приглядываешься.

— Нравится, отчего же. Сразу видать, что люди вы бывалые. Да стоило ли нынче столько трудов принимать, вьюга-то продлится не меньше трех суток.

— А мы послезавтра, дедушка, будем далеко отсюда.

— Как же так? Неужто вы не православные? Неужто не положено вам отдыхать?

— Положено. И мы даже любим отдохнуть. И в спасителя, господа нашего, веруем.

— Ну вот и отдохните, покуда метет. В деревне есть и шинок.

— Ну, коли в деревне найдется шинок, нас три дня отсюда не сдвинешь. Таких бражников, как в Молдове, не видывали даже в Польше.

— А я слышал, что там больше прикладываются к виноградному вину.

— Не беспокойся, дед Онисифор. Мы пьем, что найдем. Водичкой и то не брезгуем.

Мельник весело подивился нраву таких гостей, которые не знают порядка, установленного самим творцом небесным. Летом человек сбрасывает с себя лишнюю одежду и трудится в поле. Зимой спит на ночи, накрывшись кожухом. Порой слезет с печи, выйдет на порог, понюхает воздух, чтоб узнать, откуда дует ветер, и идет либо на мельницу, либо в шинок. Разве годится ломать порядок, когда сам господь его установил? Только вот такие купчишки, как этот, своевольничают и скачут в снежную бурю. Не зря господь и посылает против них умных людей.

Внезапно настала ночь — пособница разбушевавшейся стихии. Под навесами и у загонов по-прежнему горели костры. Некоторые служители стояли на страже, шептались меж собой. Другие, закоченев от промозглой сырости, спали у костров.

«Тоже чудно, — рассуждал про себя старый мельник. — Выставили караул! А у караульных-то пики! Стоят по двое, а когда возвращаются к огню, в караул становятся другие».

Много позднее, после второй стражи, испуганно закукарекал из-под полога кибитки дозорный петух Ионуца. Маленький Ждер, лежавший у огня, проснулся, поднял голову с седла, служившего ему подушкой. Петух пропел шесть раз, словно сам дичился своему голосу. Затем внезапно пропел в седьмой, — протяжно, чтобы слышно было на том свете! Земные петухи слышат голоса петухов подземного царства и своим пением сообщают, какой знак им подали. Иначе откуда им знать часы? Они же не врачеватели и не грамотеи-книжники.

Ждер прислушался к седьмому кукареканью, звучавшему особенно сердито. Петух, умолкнув, съежился на своей жердочке и опустил гребешок.

— Как ты думаешь, Онофрей? К чему это он в седьмой раз пропел?

— Что тут думать, боярин? Ничего я не думаю. Другие пропоют, он отзывается. А нам, стало быть, надо идти да посмотреть, что поделывает скотина.

— Разве ты не слышал, как он сердито пропел? Словно говорил: «Хватит! Слыхал! Все понятно!»

— Что ж он там может слышать и понимать? Будь он заколдован — иное дело. А так — петух, как все петухи.

Самойлэ рассмеялся своим словам. Рассмеялся и Онофрей.

— Чему вы так радуетесь, любезные мои Круши-Камень и Ломай-Дерево? Этого петуха подарила мне конюшиха Илисафта. Петух не обычный. Он крикнул, что хватит, дескать, все понял, потому что в полночной стороне в подземном царстве метель утихла в своей ледяной пещере. Прислушайтесь. В вышине-то уж не так гудит. К утру совсем утихнет. И снег перестанет. А коли прояснится, ударит мороз.

На заре никто уже не сомневался, что сизый петух с высоким гребешком и пышным хвостом — истинный чародей.