Михаил Садовяну - Братья Ждер

Верный управитель Глигоре Мустя, слуги и рабыни, ступая на цыпочках, шныряли мимо дверей господской залы. Склонившись к замочной скважине, женщины прислушивались к тому, что делалось внутри. В указанные часы служительницы, тихо постучав в дверь, входили в залу и оставляли на низком столике еду для княжны. Глигоре Мустя тоже чутко прислушивался; но ничего не мог разобрать. На фомин день, когда завернула зимняя стужа, Никулэеш Албу, посоветовавшись с бабкой Ириной, решился постучать в двери и испросить у княжны прощения.

Время было послеобеденное.

— Кто там? — спросила бабка Ирина.

Никто не ответил. Житничер постучал во второй раз.

Ворничиха медленно подошла к дубовой двери, отодвинула засов. Дверь открылась, и на пороге показался Никулэеш Албу. Увидев его, Марушка быстро вытерла слезы шелковым платком, который держала в руке, и обнажила зубки, точно улыбнулась. Затем, вскочив на ноги, она вся взъерошилась, подняла над головок руки со скрюченными, словно когти, пальцами. И закричала, истошно, пронзительно, с таким нечеловеческим отчаянием, что Никулэеш Албу тут же отступил и закрыл за собой дверь. Вслед ему полетело большое блюдо и, ударившись о дубовую дверь, со звоном покатилось по полу. Нечеловеческий вопль, подобный скрежету натянутых струн сразу прекратился.

— Ну как, слышно что-нибудь? — мягко спросил Глигоре Мустя, придвинувшись к самому уху житничера.

— Слышно.

— Как ты сказал?

— Слышно, говорю.

— А что слышно?

— Пока еще не знаю. Один господь ведает, — задумчиво ответил Никулэеш Албу.

Гурты медленно продвигались на север под присмотром людей Ждера. Тонкий слой снега покрывал кочковатую, скованную морозом землю. На спусках быки скользили, сбиваясь в кучи. Люди конюшего хлопали бичами, кричали, но по всему видно было, что не очень-то они привычны гурты гонять. Так продвигались они вперед к Коломые, делая изредка привалы у околиц деревень.

Кое-где встречались им на пути убогие селения, где хижины на половину врастали в землю. Не лучше были села во многих других, степных местах Молдовы: века научили жителей обходиться без прочных строений. Как морские волны в буре, чередовались опустошительные нашествия. Они длились почти тысячелетие — от первых набегов гуннов и до татар — и убедили горемычных поселян, что по воле божией нет ничего прочного в этом мире. Строить каменные дома, орошать сады, копить богатства здесь не имело смысла. В любое мгновение все могло пойти прахом. Человек здесь довольствовался цветением одной весны и плодами одной осени. Сегодня он мирно дремлет у очага, а завтра должен бежать, скрываться в лесных чащах. Хорошо еще, если он лишался только урожая да сожженной хижины. Часто бывало и хуже: степняки ловили крестьян арканами и, подгоняя, словно скотину, плетьми, уводили в полон на восток, откуда возврата не было. Когда не нападали кочевники, свирепствовали местные властители, донимая людей податями, повинностями, войнами. А ежели случалось, что властители, смилостивившись или забыв о крестьянах, давали им передышку, появлялись лихие люди и угоняли скот. Так что трудолюбие и разумная бережливость в этих краях были ни к чему. Если весной выпадала удача и хлебопашец мог засевать свою ниву, он лелеял надежду и улыбался солнцу. Если нет, то ложился с бедой в изголовье, укрывался горькой печалью.

Как только налетала с севера студеная зима, селяне запирали скот в загоны, овец в овчарни. Собаки, вернувшиеся вместе со скотом, устраивались в укрытиях тут же поблизости. Если нападали волки, псы кидались в драку, а хозяева гикали с порога. Когда нападали грабители, то опять же все зависело от удачи: одни терпели большой урон, другие поменьше, а третьи и вовсе ничего не теряли, а потому забывали ставить святому Николаю в церкви обещанные свечи.

Целыми днями жители сел грелись у огня, наедались и отсыпались. Иногда выходили подбросить корму скотине. Вечерами старики рассказывали молодым волшебные сказки про Фэт-Фрумоса, которому еще с пеленок суждено было стать царем. Ни мудрости, ни особой храбрости ему не требовалось. Если он попадал в беду, ему на выручку спешили и звери и букашки. В схватках с врагом ему помогали могучие друзья, шедшие за ним по доброте душевной или по велению святой Пятницы. Во всем ему сопутствовала удача, и потому он был преисполнен гордости и не ведал забот: ему счастье было на роду написано. Таким же образом иные счастливцы находят клады. Счастье зависит от игры случая, а не от суетных достоинств, которые философы именуют трудолюбием и постоянством. Более того: оказывается, что пригожие, беспечные баловни судьбы, отправлявшиеся в далекие царства, обретали вечную молодость и проводили время в пирах да любовных утехах.

Наслушавшись таких сказок, парни предоставляли старикам залезать на печь сами же выходили поглазеть на звездное небо и послушать далекие звуки ночи, втайне надеясь, что ветер удачи унесет их из жалкой юдоли к золотому сиянию иной жизни.

Ждер проходил через эти деревни со своими людьми и гуртами, делая изредка привалы и заставляя селян вылезать из землянок на свет божий, где их ждало подлинное чудо. Вокруг белели снежные поля, а юный купец, прибывший из дальних далей, приказывал им раскрыть стог сена. Стоило им исполнить повеление, как он давал им несколько гривен. Сено разносили по гуртам. Стог сразу исчезал. Но денежки оставались в руках крестьянина. Ну не чудеса ли!

— Едет богатый купец из Молдовы, — передавали от хижины к хижине, от селения к селению.

На расстоянии одного перегона от Слонима Ионуц увидел небольшое сельцо у входа в долину. Пруд сверкал словно зеркало. За прудом на косогоре темнел лес. Дальше, сколько хватал глаз, тянулись пустынные поля. Небо над головой было зеленоватым, как и застывший пруд. Лес — дымчато-сизый.

В устье долины дожидались, держа шапки в руках, крестьяне, подстриженные в кружок.

— День добрый, братья, — весело обратился к ним Ионуц.

— Здравствуй, честной купец, — ответил самый старый.

Всего их было шестеро.

— Куда путь держишь, честной купец? Уж не в Краков ли, к королю?

— А разве это видно, дедушка? — рассмеялся Ионуц. — На лбу у меня написано, что ли?

— Нет, честной купец. Только ходит такая молва, ведь как только ляжет зима, открывается путь для саней и для слухов. Кум наш из Перивала поведал нам, что едет молодой купец с тремя гуртами скота и ведет их из Молдовы в Краков, в подарок королю. Такого купца давно не видывали. Остановился он около Коломыи и слова не сказал, а заплатил мытникам мыто. Посчитал волов, достал кошель и выложил за каждую голову по гривне. И сверх того — денежку мытнику. Здесь, у Галича, увидел других мытников, тоже поманил их пальцем, достал кошель и заплатил. И еще кое-что поведал наш кум.