Михаил Садовяну - Братья Ждер

— То, что совершали мы, господаревы слуги, совершал и он — таков его долг.

— Нет, это не так. Ионуц был еще ребенком, когда вы увели его с собой.

— Мы взяли его в ученье, и это ему понравилось.

— Что там могло бы понравиться! Смотреть, как вы гнались, словно за зверем, за Пэтру-водэ, как вы его настигли, схватили и отрубили ему голову?

— Да не было там Ионуца, но мог бы и быть. Петру-водэ получил по заслугам, как указано в законе. Он убил своего брата Богдана-водэ. По делам и расплата. Кровь за кровь. К тому же, казнив Петру, князь Штефан дал обет девять лет постится по пятницам.

— Все это так, но творить суд дано не людям, а всевышнему.

— На земле суд творит господарь.

— Ну, а разве хорошо, что вы увезли мальчика в Валахию, втянули его и в другие дела и он чуть было не сложил там голову?

— Однако он не сложил ее, боярыня Илисафта, ибо у него сильная рука.

— Не сложил лишь потому, что я денно и нощно на коленях слезно молилась божьей матери, просила, чтобы смилостивилась она и над молодыми, конюший Маноле, и над старыми, — над теми, кто сейчас упрекает меня. Чему вы могли научить его там? Травить и преследовать Раду-водэ, как вы преследовали Петру-водэ? Вы гнались за оленем, а поймали ланей. Зачем понадобились господарю нашему княгиня и княжна Раду-водэ? Он властен отнять у побежденного врага богатства, что он и сделал, но он должен был не трогать женщин. Ведь именно так в Молдове появились чужеземные княгини. Я слышала, что княжна Мария…

— Да полно тебе, боярыня Илисафта! Княжна Мария — ребенок.

— Может быть, и так. Но я слышала, что она глаз не сводит с князя Штефана. Ну, разве это дело, конюший Маноле? Ответь. Впрочем, я знаю наперед, что ты скажешь.

— Поэтому я и не говорю ничего. Мой повелитель знает, что делает, и все хорошо делает.

— Кое-что, конюший Маноле, он делает хорошо, а кое-что и нехорошо. Но не о том у меня душа болит — о другом. Пусть господарь тешится, как хочет со своими княжнами и царевнами. Какая мне забота?

— Оно и видно, Илисафта.

— У меня другая забота, конюший. Я тревожусь о любимом своем дитятке, все думаю, как бы он обзавелся семьей, ввел бы супругу в свой дом; вот тогда я смогу спокойно сложить на груди руки крестом и навеки закрыть глаза. Я замолчу навсегда, и ты избавишься от меня.

— И я уйду вслед за тобой, Илисафта. Не тревожься, ведь и мои дни сочтены. А может случиться и так, что я ранее тебя отправлюсь и мир тишины и покоя, о котором тоскую.

Конюший горько вздохнул, боярыня Илисафта растроганно глянула на него, и в красивых глазах ее появились нежность.

— Ах, конюший Маноле, — проговорила она, — не забывай старой поговорки: не бойся бабы болтливой, бойся молчаливой.

— Илисафта, я научился ничего не бояться, — раздражаясь, произнес старый конюший. — Я говорю так: оставь парня, пока не придет его время. Ты точно так же билась и мучилась со своей невесткой Марушкой. Вы заставляли Симиона пить столько настоев всяких трав, что его стало мутить. Ты обошла все скиты в горах; ты призвала, кроме паны Киры, всех знахарок из девяти краев. Ну, и что? Когда пришло время и повелел бог — дело свершилось, и у тебя будет внук. Дело свершилось бы и без твоего усердия и старания.

— Нет, именно после всех стараний, снадобий и молитв моих это и свершилось, конюший Маноле. И через мои страдания и молитвы свершится и то, чего я желаю для Ионуца. Да, да, желания мои исполнятся, ибо я уповаю на матерь божью. И не пытайся противиться святому велению, конюший Маноле. И не говори более ни слова, конюший Маноле. Погляди, сколько на улице народу — к нам жалуют гости, и когда они войдут, пусть не увидят тебя хмурым, каким ты иногда бываешь. Ведь все слова Илисафты не турецкие сабли и не могут тебя сразить…

— Благодарю господа бога… — снова вздохнул конющий.

— За что же ты его благодаришь?

— За то, что всему на этом свете приходит конец.

— Благодари его и за Илисафту, — хитро улыбнулась конюшиха.

— Благодарю, жена, благодарю, ибо я научился ценить покой после долгих распрей.

Под расцветающими липами у ворот появился старшина Некифор Кэлиман. Он носил, как и конюший, серую одежду из домотканого холста и барашковую шапку. На его кафтане не было никаких воинских знаков, в правой руке он держал посох. Он почтительно поклонился конюшему и боярыне Илисафте.

Конюший и его супруга искренне обрадовались такому гостю, как старшина Некифор Кэлиман. На дороге остановилось еще несколько человек, празднично одетых, как и полагается в святой день. Среди них был и отец Драгомир с дьячком Памфилом, намеревавшиеся войти во двор конюшего. У ворот они остановились, чтобы потолковать с сельчанами о погоде, о лугах, об овцах и в особенности о мирских невзгодах.

Поднявшись на крыльцо и поклонившись, старшина Кэлиман уселся на лавку, на которую садился всякий раз, когда наведывался к своим друзьям — конюшему и его жене.

— Что слышно в Тимише? — приветливо спросил он.

И, не дожидаясь ответа, повернулся к хозяину, чтобы сообщить ему долгожданную весть.

— Почтенный конюший Маноле, — сказал он, — дошла до меня весть о том, что сегодня прибудет твое лекарство.

Боярыня Илисафта встрепенулась.

— Что за лекарство?

— Лекарство для почтенного конюшего, — ухмыльнулся старшина. — От боли в пояснице.

Конюшиха несказанно удивилась.

— Что за лекарство? Кто его привезет?

— Досточтимая боярыня Илисафта, — поклонился ей старшина Некифор, — пройдет лишь час времени, и ты его увидишь. Никто его не привезет, как обычно привозят лекарства. Его лишь сопровождают, оно прибудет само.

Боярыня Илисафта много слыхала на своем веку, но с подобного рода загадками не встречалась и потому недоуменно посмотрела на гостя.

— Честной старшина, — тревожно и торопливо сказала она, — что ты мне загадки загадываешь?

— Нет, это не загадка. Лекарство ты сама увидишь и обрадуешься, — весело сказал Некифор. — А больше я ничего не могу добавить, конюший Маноле приказывает, чтобы я был нем, как могила.

— Все вы доподлинно знаете и прекрасно понимаете друг друга, — вспылила хозяйка. — А я живу здесь как отшельница, молчу и ничего не ведаю. Зато уж вам, мужчинам, обо всем известно, и обо всем вы говорите. Быть может, старшина Некифор, тебе что-нибудь известно и об Ионуце? Не слыхал ли ты, что мы собираемся женить его?

— Чур тебя, нечистая сила! Я полагаю, боярыня Илисафта, что такой парень, как Ионуц, может еще повременить, пока идут войны, а потом уж он и женится, коли захочет.

— Дело не в охоте, старшина. Женитьба — долг христианина.

— Так-то так, боярыня Илисафта, но скажу я тебе — в таких делах что скоро, то не споро, а долго разбирать — век женатому не бывать. Вот в чем загвоздка.