Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Ежели идет дождь, это неплохо, — продолжает дьячок Памфил, — ибо такова воля всевышнего, а мудрецы сказывают, что после дождливого лета никогда не бывает голода. Ежели идет дождь, то и жителям гор не следует горевать, ибо сказано в Месяцеслове:

Из плохой травы бывает хорошее сено.

А в назидание пахарям там сказано:

Кто не успел посеять ячмень, пусть посеет просо.

И пусть знают виноделы:

Записаны в Месяцеслове и другие изречения. К примеру, такие: «Цыплят по осени считают и зерно меряют тогда же». Эта истина почему-то особенно по душе отцу Драгомиру. А боярыня Илисафта удивляется — ведь эта мудрость известна испокон веков, и вовсе не было нужды записывать ее еще и в Месяцеслов.

Дьячок Памфил отыскивает еще что-то в своей книжице:

Все это Илисафта слышала уже не раз. Мудрые вещи записаны в Месяцеслове. Было бы хорошо, если бы в этой старой книге было записано и о судьбе Ионуца, и о его будущей спутнице жизни, о которой так для него печется конюшиха.

— Сказано ли в этой книге о созвездии Ионуца, отец Памфил? — с некоторым сомнением спрашивает она.

— Боярыня Илисафта, — смиренно отвечает дьячок. — А как же иначе? Разумеется, сказано. В моем Месяцеслове указано и предсказано все, что творится на белом свете. Я нашел и созвездие твоей милости и показал его тебе — это доброе созвездие. Я найду и созвездие твоего Ионуца. Почему бы и не найти?

— Как ты думаешь, отец Памфил, что может быть написано в этой книге о созвездии Ионуца? — быстро, вполголоса спросила боярыня Илисафта. — Возможно ли, чтобы там не было сказано о его женитьбе?

— Все может быть. У некоторых людей на лице так и написано, что не будет у них ни своего очага, ни детей, который поминали бы их. Как говорится в том песнопении, что поют монахи Нямецкой обители:

Но, насколько мне удалось понять по глазам, да и по всем повадкам Маленького Ждера, такого песнопения он никогда петь не будет. Скорее всего ему предстоит покорить сердце не одной, а двух, а то и трех женщин.

— Ты так полагаешь, отец Памфил? Смотри, чтобы не услышал конюший.

— А я услышал, боярыня Илисафта, — рассмеялся в своем кресле конюший Маноле. — И мне это нравится, но знай — это совсем другое дело.

— Знаю, знаю, — вздохнула Илисафта, — такое же предсказание можно было сделать и по глазам других Ждеров. Но бог повелел, и они женились. Даст бог, женится и наш Ионуц. А ты, отец Памфил, если придешь, когда Ионуц будет здесь, и предскажешь то, чего желаю я, получишь от меня в подарок барашка крымской породы.

С этими словами Илисафта Ждериха поспешно поднялась и пошла распорядиться, чтобы подали гостям свежих калачей, меду светлого и ключевой воды. А когда вернулась на крыльцо, то увидела, что старики смотрят в сторону холма, откуда тянулась тропинка к господарским конюшням. Остановившись как вкопанная, она тоже стала вглядываться, в глубине души надеясь еще издали узнать лихого всадника, восседавшего на гнедом коне. Конь шел спокойным шагом, всадник что-то наигрывал, зажав губами зеленый лист.

— Это Ионуц… — радостно, по-молодому прошептала Илисафта.

Охваченная счастливым волнением, она не могла оторвать взгляда от всадника, как вдруг дворовые собаки подняли лай, и у ворот появился цыган Заилик Узум из Думестика с большим черным медведем, которого он уже лет двадцать водил по ярмаркам.

Высокий и широкоплечий черноволосый цыган, достигавший головой до перекладины ворот, ходил все еще гордо и прямо, хотя ему уже перевалило за семьдесят. Хриплым и зычным голосом он приказал своему медведю поклониться боярам.

— Кланяйся хорошенько, Василе, почтенному конюшему.

Медведь поднялся на задние лапы рядом со своим хозяином и поклонился в сторону крыльца.

Боярыня Илисафта, потерявшая из виду Ионуца, также стала смотреть на это диковинное зрелище. Конюший Маноле поднялся со своего места, спустился с крыльца и крикнул людям, чтобы те утихомирили собак. Затем направился к медведю, который, опустившись на все четыре лапы, смирно вошел в калитку вслед за цыганом.

Новое неожиданное зрелище поразило боярыню Илисафту: ее почтенный супруг вдруг лег на траву ничком и положил голову на скрещенные руки. А медведь Василе, по приказу своего поводыря, стал осторожно переступать своими лапищами по спине конюшего от поясницы к затылку и обратно. Гости, поднявшись со своих мест, не переставая жевать свежие калачи, глядели на «врачевателя», который умело перебирал кости старого конюшего.

— Вот такого я еще не видывала, — покорно призналась Илисафта. — Слыхать-то слыхала, но не видала. Да разве хворь убоится косматого зверя? Медведь-то, как я погляжу, кроткий и понятливый. Неужто он может вернуть старости хотя бы малую долю молодых лет? Что ж, если богу угодно, возможно и это.

Боярыня Илисафта подняла глаза к полуденному небу и всплеснула руками, потом перекрестилась и склонила голову в высоком повойнике.

Однако, несмотря на мимолетное замешательство, она ни на минуту не забывала о том, кто, слегка покачиваясь в седле и наигрывая, ехал в тени ветвистых буков. Это ее Ионуц, чужой птенец, который стал ей дороже собственных, рожденных в муках детей. Наконец увидела, как он подъезжает к воротам, упершись рукою в бок и лихо сдвинув шапку на ухо. У ворот он придержал коня и приподнялся на стременах, чтобы получше разглядеть, что за столпотворение происходит во дворе старого конюшего. В одно мгновение он все понял, и на его загорелом лице появилась улыбка, которую так любила боярыня Илисафта. «Тьфу, тьфу! — прошептала она украдкой. — Чтобы не сглазить! Статным мужчиной вырастет Ионуц!» Он смеялся, весело сверкали его белые зубы под пушистыми усами. Брови взметнулись. Он оглянулся по сторонам, словно желал спросить, что творится. У боярыни Илисафты екнуло сердце: этот мгновенный взгляд чем-то напоминал взгляд медведя Василе, перебиравшего сейчас ноющие кости Маноле Черного. Она вдруг поняла, что именно человеческое выражение удивило ее во взгляде укрощенного зверя. Быть может, это какое-нибудь предзнаменование?

Нет, никакое это не предзнаменование. А если даже предзнаменование, то только доброе. Господь одарил юношу всем, о чем она только мечтала, на что надеялась. От всего его облика веяло силой и мужеством. В это лето 1474 года в Маленьком Ждере уже не осталось ничего ребяческого. Стройный, широкоплечий, он казался выше всех окружающих. Спрыгнув с седла и ведя коня в поводу, он прошел через калитку. Левой рукой он снял шапку и поклонился своему родителю, который с улыбкой взглянул на него.