Михаил Садовяну - Братья Ждер

Ионуцу хотелось побыть одному со своей нежданной радостью, которой было для него чудо дружбы, и тайной, которую он, словно бесценный клад, хранил только для себя. Он долго бродил, дойдя до самого храма Введения, и явился к отцу Никодиму лишь перед заходом солнца.

На большой звоннице ударили в било, и воины на пустыре зашевелились. Кое-кто из крестьян просил дозволения предстать пред государем с челобитной. Войдя в ограду монастыря, они падали на колени и, только услышав голос князя с крыльца игуменской палаты, дерзали подойти, поднять глаза и заговорить. Грозный владыка стоял в окружении бояр. Меченосец держал его меч и булаву. Никто — ни боярин, ни простолюдин — не мог уйти от этой руки, творившей правый суд. Все чувствовали ее несокрушимую силу, словно и впрямь ниспослана она была богом. Казалось, что с той поры, как воцарилась в Молдове эта сила, смягчились даже стихии. Дожди лили в положенное время, зимы выдавались снежными. Ни разу не прорывало плотин на прудах, мельницы и речки пели в долинах; пасеки множились на лесных полянах, дороги стали безопасны. Купцы спокойно ездили в немецкую, либо ляшскую землю, либо к татарам, или в угорскую сторону. Пошлины взимались справедливо, никто не чинил урона торговым людям. За пять лет господаревы конники изловили всех грабителей, шаливших на дорогах. Трупы их висели на придорожных деревьях, вороны и коршуны клевали их, покуда не оставались одни белые кости. Служилые, обиравшие купцов на торговых заставах или обижавшие бедный люд, были заперты в клетки и спущены на дно копей, чтобы никогда больше не видели они солнца. В Молдавском господарстве восторжествовала правда, спесивые толстопузые бояре склонили головы и покорились. Вот о чем говорили люди — и те, что поднимали кружки у гробницы при церквушке святого Иоанна, и те, что еще стояли около своих телег у Введения, и те, что шли через пустырь к воротам монастыря.

Вслед за билом коротко прозвонили колокола. Новые люди прошли в ворота, спеша пробиться со своей бедой к государю. Еще немало оставалось ядовитых сорных трав от той поры, когда в Молдове царила усобица. В канцелярии логофэта Томы выдавали новые жалованные грамоты, более справедливые, чем прежние.

Многие крестьяне уже запрягали лошадей и отправлялись по домам. Женщины увозили в чистых платках просфору, нательные крестики из кипарисового дерева, бутылочки с лампадным маслом, благословленным владыкой Иосифом, и молитвы от лихоманки. Все уезжали довольные, уверенные, что обрели средство одолеть вражду, любовное наваждение и смерть.

Отец Никодим сидел на крыльце своей кельи, украшенном резными столбиками. Подняв голову, он улыбнулся Ионуцу и, отодвинув от себя книгу, над которой склонился, указал рукою, чтобы брат сел рядом. Хлопнув в ладоши, он велел келейнику принести свежей колодезной воды, миску с медом и ложечку.

Ионуц сел насупротив монаха.

— Я просил тебя сесть рядом со мной, — улыбнулся отец Никодим.

Маленький Ждер, оставив прежнее место, опустился рядом с братом. Они походили друг на друга, особенно выражением карих глаз. Странно выглядело одинаковое родимое пятно — кунья шерстка, — отметившее обоих. И улыбка была у них одинаково добрая.

— Ты ходил с Алексэндрелом-водэ?

— Да.

— Он поведал тебе свои горести и печали?

— Нет, батяня Никоарэ и отец Никодим, — ответил Ионуц, и сердце его тревожно забилось. — Это я ему рассказывал о своих охотничьих делах, о наших тимишских скакунах.

— Вы подружились?

— Подружились, но не очень. Вот покажу ему свои охотничьи уловки, тогда он больше привяжется ко мне.

— Добро, Ионуц. Постарайся, чтобы Алексэндрел полюбил тебя, тогда и государь возлюбит тебя. И удостоишься ты, и братья твои, и родители господаревой милости. А когда приедешь ко двору в Сучаву, как тебе велено, то и грамоте научишься. Не криви губы, книга — добрый друг. Для меня она стала утешением в жизни. Подружился я с ней да с безлюдьем и обрел покой и мудрость. Будь и ты разумен и слушайся наставников. Помни повеления господаря и не поддавайся прихотям Алексэндрела-водэ… Говорил он тебе что-нибудь? Сманивал на озорство?

— Ничего он не говорил, ни на что не сманивал, отче Никодим.

— Посмотри на меня. Что же ты покраснел?

— Да ведь ты возводишь на меня напраслину.

— Хорошо жить праведно в чистоте душевной, Ионуц, и ничего не скрывать от старших, любящих тебя. Ты оставляешь отчий дом, а для стариков наших то великая печаль. Смотри же, не усугубляй эту печаль необдуманными поступками. Клянешься?

— Клянусь душой своей и душой почившей матери моей.

Но про себя Маленький Ждер лукаво переиначил свою клятву, связывая ее с побратимством, заключенным у церкви святого Иоанна. Перед глазами плыли черные и красные круги, но он крепился изо всех сил, верный клятве, сильнее и дороже которой не было для него на свете.

— Хорошо, — успокоился отец Никодим и погладил меньшого по голове. — Верю тебе. Не скажу, что я столь же уверен в княжиче. Много с ним забот у родителя. Если он еще не говорил тебе о своих проказах с боярскими дочками и молодыми вдовами, то, наверное, скажет. Отец его тоже горазд насчет женщин, но у Алексэндрела слабость эта приметнее, ибо нет у него сил сдержать себя. Хороши утехи жизни, надобно знать только меру. А княжич может отважиться на любое безумство, броситься как в омут головой, меж тем как отец его даже тут обдумывает каждый свой шаг и лишь затем действует. И коли уж надо тебе учиться таким делам, то учись у господаря, а не у его сына. Понял меня?

— Понял, батяня Никоарэ. Не сомневайся, буду поступать разумно.

— Не очень-то я полагаюсь на тебя. Поживем — увидим. А случится что-нибудь, дай знать господарю или домой пошли весть, и кто-нибудь из нас примчится к тебе. И еще скажу тебе кое-что, о чем ты и не думаешь, а это важнее всего. Случись с княжичем беда, она нанесет удар прямо в сердце господарю. В Алексэндреле видит он свою надежду, наследника престола. Гибель княжича — великое горе для князя. Можно сказать, что ради этого юноши и случилась прошлогодняя заваруха в секейской земле, когда князь Штефан изловил Петру Арона и снес ему голову. Давно добивался он смерти Арона, и не столько из мести за гибель Богдана, отца своего, сколько того ради, чтобы не осталось иной ветви от древа Александру-водэ Старого. И, зная, что придется ему казнить Арона, господарь заранее добивался прощения и возвел святой храм для молитв о спасении души. Нынешней осенью будет освящен Путненский монастырь. Там готовит он себе место вечного успокоения и поминания, дабы простил ему господь страшную его вину. Алексэндрел этого не разумеет. Может быть, ты поймешь это, Ионуц.

Глаза Ионуца затуманились, но он крепился и молчал, верный клятве и братству, заключенному у стен церкви святого Иоанна.