Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Милая невестушка, молодость и богатство проходят, а вот дар, о котором ты говоришь, остается до старости.

— Оно и видно, — согласилась Кандакия с приятным смехом, потряхивая золотыми серьгами.

Боярыне Илисафте не сразу удалось найти колкий ответ.

На пороге показалась ключница.

— Что там, Кира? — спросила конюшиха, гневно поглядев на нее.

— Ничего, матушка. Налетела татарва и начисто обобрала кухню. А предводительствовал грабителями Ионуц.

Конюшиха рассмеялась. Лицо у нее прояснилось. Боярыни снова вернулись к своей приятной беседе.

А князь Штефан меж тем уже находился на конском заводе и обследовал строения, загоны и пастбища.

Казначей Кристя поспел вовремя. Отдав в руки служителей поводья, он присоединился к свите, тщетно пытаясь пробиться вперед. Между ним и боярами, окружавшими государя, шли латники — четыре ряда по пяти человек, и стражи, не оборачиваясь, отбрасывали его плечом каждый раз, как он пытался пробраться поближе к князю.

За государем следовал его милость Бодя, гетман и портар сучавский. Слева от господаря выступал логофэт Тома. Справа шагал княжич Алексэндрел, следом за ним — конюший Маноле, а затем — старшина Некифор Кэлиман.

«Добраться хотя бы до старшины Кэлимана», — думал казначей. Надо было выждать, когда свита на повороте расстроит ряды. Долго ждать не пришлось.

Впереди всех по дороге, истоптанной табунами, шел второй конюший Симион. Он открывал ворота конюшен и загонов. Вооруженные стражи были всюду на своих местах, но никто их не видел. Они показывались лишь после того, как поезд проходил дальше.

Одни из стражей, вооруженный копьем, подошел боковой тропкой к казначею и от имени второго конюшего, заметившего, что брат топчется одиноко, велел ему пройти вперед и встретить государя на пути. Поступив таким образом, Кристя сразу очутился у входа в конюшню Каталана. Симион улыбнулся ему и приветствовал дружеским жестом, затем лицо его приняло обычное выражение. Он открыл ворога низкого бревенчатого строения и пригласил князя войти, но сам проскользнул в конюшню первым.

Ворота остались широко открытыми. Вслед за князем в конюшню проникли лишь солнечные лучи. Свита остановилась у входа. Алексэндрел-водэ решил, что можно, наконец вырваться на свободу. Он поспешил на опушку леса к тому месту, где вился дымок и где он заметил тонкий силуэт своего побратима Ионуца.

Бояре, стоявшие у входа в конюшню, внимательно следили за тем, что делалось в бревенчатом строении. Белый жеребец повернул голову к свету, трижды ударил копытом в землю и тихо заржал. Казалось, он смеялся. Князь погладил его по лбу, затем шепотом задал несколько вопросов второму конюшему.

«Брат мой Симион только и умеет, что отвечать «да» или «нет», — размышлял казначей, пытаясь понять, о чем шел разговор в конюшне. — С князьями надобно говорить цветисто, иначе толку не будет. А тут скорее уж конь заговорит, а наш Симион все так же будет стоять истуканом. Венценосцев надо встречать весело, торопливо кланяться, радоваться любому их движению. Будь ты хоть отпетый лентяй, а выглядеть должен живчиком. Таков долг дворянина».

Господарь повернулся и, не глядя на второго конюшего, вышел из помещения.

— Где княжич Алексэндрел?

— На опушке леса, государь, у костра, со своими молодыми провожатыми, — пояснил конюший Маноле. — Наш меньшой принес туда угощение для твоей светлости. Мы с боярыней Илисафтой низко кланяемся тебе, светлый князь, и просим отведать наших яств.

— Принес тот самый отрок, имя коему Ионуц Черный?

— Он, государь.

— Разве мы не велели прибыть ему ко двору и стать товарищем княжича Алексэндрела?

— Благодарствуем за милость твою, государь.

— И разве мы не пожелали, боярин Маноле, чтобы наш второй тимишский конюший переменил свое теперешнее положение?

— О том я и печалюсь, государь, что старший сын не принял брачного венца.

— А в чем причина? Пусть подойдет поближе и ответит. Вижу, он во всем человек достойный. Пора бы ему исполнить наше повеление.

Симион приблизился к князю, когда тот уже достиг опушки, где горел костер, а младший Ждер и княжич резвились на весенней мураве, игривые, быстрые, как языки пламени.

Князь следил за ними с явным удовольствием, затем подошел к белой льняной скатерти, разостланной на траве. Под деревом стоял бочонок с вином, будто выскочил гном из таинственной чащобы, нарочно приняв это обличие ради княжеской трапезы. Корзинки и кастрюли были покрыты белоснежными рушниками.

Ионуц поклонился и поставил на скатерть две оловянные миски. Из корзины достал два кубка. Подняв крышку кастрюли с «царским» каплуном, он произнес подготовленную речь. Столь же подходящие слова произнес он без запинки, протянув князю нашпигованные салом перепелки на тонких деревянных вертелах.

Князь с сыном присели на пни. Бояре остались стоять, глядя на яства конюшихи Илисафты. В это мгновенье Симион выступил вперед и предстал перед господарем.

Он был с обнаженной головой. На лбу над бровью алел рубец от сабельного удара. Он смотрел прямо и без страха на князя Штефана. «Плохо он делает, что не может заставить себя улыбнуться», — укоризненно думал казначей.

— Боярин Симион Черный, — с улыбкой посмотрел на него князь, отбросив в сторону кость каплуна, которую он успел обглодать, — изволь ответить, кого ты себе выбрал в жены? Помнится, мы повелели тебе жениться.

— Государь, — ответил Симион, преклоняя колено, — поведение твое трудно исполнить только двум разрядам людей.

— Каким же, честной конюший? Только сперва потрудись и налей мне вина. Будь сегодня моим чашником. Отведай сам, а затем наполни кубок. И пусть знает боярыня Илисафта, что я услаждался ее яствами не хуже Маврикия-царя. Так о каких разрядах людей ты говоришь, конюший?

— С трудом находят себе жен те, кому надо быть повелителями народов.

Господарь нахмурился. Он давно овдовел и все еще не избрал себе княгини.

— Верно, — кивнул он. — А второй разряд?

— Дозволь, пресветлый князь, налить тебе еще кубок. Ко второму разряду относятся простые смертные. Они не отвечают перед господом за державные дела и жертвовать собой не обязаны. Я вот и сам из этих людишек: сердца у нас настрадались в молодости, и потому мы сторонимся женщин.

Князь Штефан рассмеялся и окинул его долгим взглядом. Симион смело смотрел на него, не отвечая улыбкой. Это совсем не понравилось старому конюшему, а бояре, присутствовавшие при разговоре, сочли подобное поведение глупым. Жалея старшего брата, Кристя опечалился. Ведь князь, хоть и добродушно смеялся, мог в любое мгновение обрушить на Симиона лавину гнева своего.