Михаил Садовяну - Братья Ждер

Но государь протянул снова кубок, дождался, пока его наполнили и, к великому удивлению бояр, похлопал Симиона по плечу. Симион поцеловал руку князя и поднялся. Вот тогда-то казначей Кристя и счел нужным показаться. Князь заметил его и, чтобы доставить удовольствие старому своему служителю Маноле, подозвал Кристю к себе.

— Ты, казначей, избрал себе иную стезю.

Кристя Черный смиренно преклонил колено и опустил голову.

— Верно, государь. Знаю, тебе ведома причина страданий моего брата, оттого ты и прощаешь его. Такие люди, как он, светлый князь, могут любить только своего государя, а это полезно и нужно для дела твоего. Подругой второго конюшего стала его работа, детьми — эти волшебные кони, коих господь посылает венценосцам, дабы скакуны тешили их своей быстротой и силой.

Князь повернулся к старому конюшему.

— Я премного доволен, боярин Маноле, этим твоим сыном. А дар сладкоречия он унаследовал от боярыни Илисафты.

— Истинно так, государь, — поспешно согласился конюший, потом вздохнул, и лицо его помрачнело.

Уехал князь, и в тимишских угодьях, залитых вешним сиянием солнца, наступил дремотный покой. И такая установилась здесь мирная тишина, что все в этом благословенном уголке земли казалось прекраснее, чем в любом другом. Над чистыми, словно ледниковыми, водами Молдовы-реки простирался прозрачный воздух, и жаворонки, поднимаясь и спускаясь по ступенькам своих трелей, славили творца.

На восточном краю небосклона над Серетской долиной смутно обозначилось розовое сияние. На западе, за предгорьем, покрытым еловыми и буковыми лесами, высились цепи могучих гор, затянутых голубой дымкой. Если подняться бором к Вороньей скале, то оттуда можно явственно различить вершины Чахлэу и Петру-водэ. Глядя оттуда в степные дали, конюшиха Илисафта увидала однажды город Тыргу-Фрумое и вспомнила свою цветущую молодость.

Теперь Ионуцу пришла пора проститься с лугами, устланными пестрым ковром цветов, с лесной опушкой, куда с дальних полян доносится звон колокольцев, с прибрежными рощами и с заводями Молдовы-реки, с беззаботной порой юности, когда он резвился вместе с жеребятами в загонах.

Сразу же по возвращении господаря Штефана в Сучаву казначей Кристя должен был представить младшего брата ко двору. О скромных нарядах, об оружии Ионуца, а также и о нем самом, неоперившимся юнце, велено было заботиться татарину Георге Ботезату, которого конюший определил служить при младшем своем сыне. И хотя юноша, ласкаясь к отцу и братьям, высказывал печаль по поводу своего отъезда, в глубине его живых, блестящих глаз светилась радость.

Пыль, поднятая последними отрядами латников, замыкавших княжеский поезд, еще не улеглась за речным бродом, когда боярин Маноле Черный решил приступить к делу, ради которого приехал старшина Некифор Кэлиман. Наказав Ионуцу не спешить в усадьбу, он пригласил своих спутников в домик Симиона, расположенный недалеко от больших конюшен. Строения эти, в которых содержались кобылы, были теперь пусты: все кобылы с жеребятами лакомились свежей травой на склонах Валя-Морий. У открытой двери избенки второго конюшего цвели кусты перечной мяты и другие травы, известные лишь врачевателям. Единственным украшением низкой комнаты, где по стенам висели одежда и оружие, была икона святого Георгия, пронзающего змия. Святой восседал на белом скакуне, который, по мнению второго конюшего, в точности походил на Каталана, хотя у княжеского скакуна не было ни негнущегося хвоста, ни деревянных ног. Кровать, покрытая попоной, да несколько треножников дополняли убранство. Это была скорее келья затворника, нежели обиталище мирского человека, да еще второго конюшего господаря Штефана. Во дворе сушились на бечеве ремни и арканы для ловли и усмирения необъезженных трехлеток. На завалинке лежали в ряд ножи и орудия для пускания крови коням. Пахло салом и дегтем. Поодаль стояли на страже служители, вооруженные луками и копьями.

— Старшина Кэлиман, здесь он, этот человек? — спросил конюший Маноле.

— Здесь, — кивнул старик. — Я позаботился, чтобы мои люди привели его на заре. Он крепко связан, и рот у него заткнут кляпом. Оставили мы его на попечение служителей твоей милости. Лазэр Питэрел запер его в подвале и приставил к нему стражу. Все сделано так, как я уже докладывал твоей милости.

— Да, верно, ты уже говорил мне, — заметил конюший с некоторым волнением. — Я думаю, не лучше ли было уведомить и господаря?

— А зачем? — вмешался Симион. — Сперва надо разобраться, в чем дело. Человек в наших руках — расспросим его.

— А мальчонка где?

— Мальчонка ждет на завалинке, — пояснил Кэлиман. — Сразу оробел, как ты велел ему задержаться. Больно шустрый, так что не удивлюсь, коли догадался, о чем речь. Ночью я как раз застал его, когда он болтал с тем человеком. Наговорил чужаку с три короба. Думал, что выспрашивает его, а на самом деле тот лукавец тянул его за язык.

— А ты, захватив этого чужака, не спрашивал его ни о чем?

— Спрашивал. Только держится он заносчиво, не хочет отвечать. Мол, заговорит, когда настанет время, и с тем, с кем положено.

Симион слушал стоя. Кристя расположился на кровати, ничуть не сомневаясь, что именно ему полагается лучшее место. Старики опустились на скамеечки, — конюший, по своему обыкновению, сразу, а Кэлиман медленно, со стоном, хрустя всеми суставами.

— Ну, хорошо, поглядим, в чем тут дело, — вздохнул Маноле Черный. — Не видать нам покоя с этими княжескими табунами.

Казначей Кристя счел нужным подойти к вопросу с иной стороны.

— Тварь сия, именуемая лошадью, — заговорил он, словно читал по книге, — тварь сия, честной конюший, любит пожары и войны, — стало быть, с ней жди беды. А так как она еще и ценный товар, то ее ищут и подстерегают лихие люди. Выходит, что и с этой стороны с ней беда.

Конюший Маноле перебил его:

— Все это нам известно, да легче от этого не станет. Прикажи, второй конюший, чтобы Лазэр Питэрел привел чужака.

Симион вышел. Старики сидели, глядя в землю. Казначей промурлыкал начало какой-то песни, затем застыл, уставясь на икону святого Георгия и ужасаясь ярости, с которой святой воитель поражал дракона.

Вскоре послышались голоса. Начальник стражи Питэрел втолкнул в избу чужеземца. Пленник сделал два быстрых шага и остановился, пытаясь выпрямиться.

Руки у него были связаны за спиной, а веревка, связывавшая их, была просунута под кожаный кимир [32] Кимир — широкий кожаный пояс с отделениями для денег, табака и т, д. .

— Честной конюший, — молвил он вдруг, поворачиваясь к Маноле Черному, — вели им развязать меня.

Конюший ничего не ответил. Сперва он внимательно оглядел пленника. То был простолюдин, но хорошо одетый и, должно быть, не робкого десятка. Глядел он безо всякого страха.