Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Честной казначей, — весело заговорил тот, — возможно, моя весть не придется тебе по вкусу, но делать нечего; я должен ее передать. Таково повеление господаря, и наш долг — покориться.

— Кто ты, добрый человек? — спросил, нахмурив брови, Кристя Черный.

— Слуга твоей милости, Думитру Кривэц, смиренный медельничер [37] Медельничер — боярский чин, стряпчий; придворный без определенных обязанностей. и ратник нашего господаря.

— Будь здоров! Каково повеление господаря?

— Повеление господаря таково, честной казначей. Его светлость спешил в Хотинский край принять на свободное житье православных русинов, сбежавших из владений польского короля. И повелел тебе князь представить ко двору нового отрока-служителя, который, как я вижу, прибыл с тобой. Княжич Алексэндрел ждет не дождется своего товарища и хочет видеть Ионуца при дворе завтра утром.

Боярыня Кандакия выслушала эти слова с напряженным вниманием.

— Это вся весть? — жалобно спросила она.

— Как видишь, — ответил казначей Кристя.

— Что же, опять не удостоились лицезреть государя?.. В Тимише он проехал мимо. А тут только прибыл и снова умчался. А мы лишь вздыхаем, не видя его светлого лица.

— Государя ты не увидишь, — подтвердил казначей. — Но ты же приехала сюда и ради других удовольствий, боярыня Кандакия. Покуда привезут тебе изо Львова новый наряд, вернется и господарь.

Кривэц дружелюбно кивнул.

— Господарь в самом деле прибудет в Сучаву к Иванову дню.

— Ага! Значит, ждать до Иванова дня, — заметил казначей и примялся считать по пальцам. — Осталось две недели.

— Что же делать!.. — вздохнула казначейша. — Придется покориться и ждать!

— Как?

— Раз господарь повелел, придется ждать.

Казначей уставился на жену, пытаясь понять, куда она клонит, затем вспыхнул и яростно замотал головой.

— Как так? — крикнул он. — А мои дела? Нет, я оставляю братца здесь и уезжаю. Господарь требует от меня дел, а тут, на улице оружейников, мне делать нечего. Где пан Иохан? Пан Иохан!

— Я, ясновельможный боярин…

— Накорми, пан Иохан, коней и людей. Досыта накорми.

— Накормлю и тебя, ясновельможный боярин. И думается мне, не след сердиться такому вельможе, которого господарь держит в почете. Завтра день отдыха. Послезавтра можно оглядеться, посмотреть, как мы живем. В среду прибудет львовский купец. А в пятницу, глядишь, придет и весть о возвращении господаря.

Кристя Черный, шумно отдуваясь, принялся ходить под низкими сводами харчевни. Боярыня Кандакия прошла в свою комнату в сопровождении пани Мины, которая, обняв ее, шептала на ухо приятные слова и улыбалась, кося глазом в сторону мужчин.

Ионуц посмотрел на медельничера и рассмеялся.

— Так что завтра казначей Кристя представит тебя ко двору и передаст в руки княжича Алексэндрела-водэ, — продолжал служитель князя, дружески хлопая его по плечу. — И указано вам прежде всего поклониться княгине Кяжне. А уж потом зачнут и тебя мучить наставники княжича Алексэндрела.

— Как? — спросил, очнувшись от своих дум, казначей и повернулся к нему. — Что еще за наставники?

— Да неужто ты их не знаешь, честной казначей? Один из них — архимандрит Амфилохие Шендря. А ты, пан Иохан, не стой развесив уши, а достань-ка все потребное для честного боярина. А потом и нам поднеси, чтобы ему не скучать. Мне — поболее, юнцу — поменее. И больше всего — казначею. Так вот, первый наставник — отец архимандрит, дядя молодого боярина Шендри, второго гетмана, женатого на младшей сестре государя. Ты, казначей Кристя, знаешь все на свете, значит, и про это наслышан.

Кристя Черный, смягчившись, что-то пробормотал в ответ.

— Архимандрит Амфилохие прошел в Византии такое множество наук, что в нашей земле не найти человека ученее его. И эллинский превзошел, и латынь. А спроси его я, смиреннейший медельничер, как надо коптить мясо дикой козы, так он и это знает. Истинно говорю, добрые люди, — кладезь премудрости! Конечно, он не без придури, только она редко находит на него. Преподобный Амфилохие — главный наставник княжича. Второй наставник учит его сербскому языку [38] Сербским называли в Молдове церковнославянский язык, на котором в XIV–XVI вв. не только велось богослужение, но и писались грамоты. , на котором у нас исстари читают молитвы и правят государевы дела. Сербский монах отец Тимофтей — человек весьма достойный. Только тучен сверх меры, в дверь не пролезет. Целый день ищет, где бы ему поесть да выпить, а потом казнит себя за невоздержанность. А сам, государи мои, косноязычен, бормочет быстро и невнятно. Бывает, выпалит свои непонятные слова с такой силой, аж борода раздувается. А в субботу вечером на исповеди кается под епитрахилью отца Амфилохие, прося прощения за свою прожорливость; преподобный улыбается и прощает; сам же, чтобы иметь право прощать, живет постником — по понедельникам, средам и пятницам пробавляется одной водичкой.

— Стало быть, архимандрит человек кроткого нрава? — уже спокойней спросил казначей и опустился на стул.

Иохан принес кувшин с вином и три кружки. По ляшской моде служанка поставила на стол большую миску с куриным бульоном и клецками из гречневой муки. Когда Кристя и его младший брат насытились, медельничер наполнил кружки и продолжал начатый разговор.

— Нрав-то у него кроткий, а вот есть у отца Амфилохие недостаток, как я уже говорил. В нынешнем году, ни далее как во второй день светлой седьмицы, он гневно выговаривал с амвона в обители святого Иоанна боярыням, ревностно внимавшим ему. «О женщины, — воскликнул он, — как же вы дерзаете покрывать щеки румянами, укоряя тем самым господа за то, что сотворил он вас не такими красивыми, как вам хотелось бы! На заутреню вы опаздываете, — времени у вас мало! Истинно говорю вам: скорее успевают слуги очистить конюшни сорока государевых коней, нежели вы — надеть свои юбки, серьги да булавки…»

Ионуц смеялся, слушая эту строгую отповедь; а между тем Кристя, равнодушно буркнув что-то, доедал деревянной ложкой бульон с клецками.

— А однажды в боярской раде рассказал он такую притчу, — продолжил медельничер, призвав Ионуца осушить кружку. — Стоит-де господарю чихнуть, как у всех бояр в совете начинает свербеть в носу. Такой идет чох, что вся крепость сотрясается. От этих слов чуть было не разгневался митрополит Феоктист.

— Как тут не разгневаться, — пробормотал Кристя.

— Оно конечно! Меня он тоже как-то почтил советом. «Гляди, медельничер Думитру Кривэц, — сказал он мне, — не очень-то веселись со своими дружками, ибо нынешние дружки что тени: видны только, покуда светит солнце».

— Это мне больше по душе, — заметил Ионуц. — Однако тут святой отец дал маху.