Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Не успеете мигнуть, как все будет на столе, — заторопилась боярыня. — Только прошу вас не начинать совета без меня.

Пока боярыня Тудосия рылась в шкафах или выходила в соседнюю каморку, Наста тревожно суетилась вокруг гостя. Ждер пытался вникнуть в смысл ее улыбки, но так ничего и не понял. И слов, готовых сорваться с языка, он не мог сказать ей, пока рядом вертелась княгиня Тудосия. Во взглядах девушки он читал все тот же немой вопрос, который она задавала ему неделю тому назад, — любит ли он ее? И тот же вопрос чудился ему в каждом движении юного тела Насты: и когда ее широкие шелковые юбки шелестели в углу столовой, и когда они, точно набегающая волна, громко шуршали при резком повороте ее стана, чтобы затем ненадолго утихнуть.

— Ионуц, — шепнула она торопливо, улучив мгновенье, когда они остались одни, — сейчас вернется матушка. Слушай, я научу тебя, как с ней говорить: скажи, государь наш Алексэндрел справляется, мол, о вашем здоровье и вскорости сам пожалует к вам. Об остальном я скажу тебе в другом месте, когда мы будем совсем одни… Смотри не засыпай, жди меня. А сейчас скажи скорее то, что мне не терпится услышать.

Ждер безмолвно обнял и поцеловал ее. Заслышав шаги боярыни Тудосии, они отошли друг от друга и застыли, словно святые угодники на образах.

Сын конюшего передал хозяйке дома в замысловатых выражениях якобы вверенные ему вести, придумывая на ходу подробности. И вскоре ушел, сказавшись до смерти усталым. В одиннадцатом часу ночи к нему в комнату прокралась княжна Наста. Он лежал без сна, прислушиваясь к каждому шороху за стеной и на дворе, и вдруг почувствовал, как его обхватили руками и душат в объятиях.

— Лежи спокойно, — горячо шептала ему в самое ухо девушка. — Теперь я могу сказать тебе, отчего казалась тогда хворой.

— А теперь ты уже выздоровела?

— Выздоровела, потому что крепко надеюсь на тебя, Ионуц.

— Но Ионуц не дал ей говорить. Прильнув к ее устам, он целовал ее, пока она не затихла, и вздыхая, покорно отдалась его ласкам.

— У нас мало времени, Ионуц, — испуганно спохватилась она, — вдруг матушка позовет меня, что тогда? Одно останется: уйти с тобой.

— Говори.

— Слушай же. Матушка спит без просыпу до полуночи. Прильни к стене, сразу услышишь, как она тоненько храпит, словно чему-то удивляясь. Потом она затихает и поворачивается на другой бок. В этот час она иногда говорит во сне, а когда ей привидится страшное, зовет меня.

— Случилось что-нибудь?.. Я тебе нужен?

— Нужен, Ионуц. Как-то ночью матушка закричала и проговорила что-то во сне, Я невольно прислушалась, мне сделалось страшно. Утром, испросив у богородицы прощения за свою заведомую ложь, я рассказала матушке, будто я во сне увидала тех страшных, черных ликом злодеев, про которых она кричала, будто они угрожают жизни Алексэндрела. Но она крепко скрывала свою тайну, и тогда меня обуяла печаль и тревога. Кое-что я у нее все же выведала и связала с тем, что услышала ночью. Затем расспросила насчет гонцов наших родичей из Польши, ведь нам иногда привозят вести и подарки из-за рубежа. Тогда-то и открылась мне истина, из-за которой я и захворала в прошлый раз, когда вы с княжичем заезжали к нам.

Ионуц Черный внимательно слушал быстрый шепот княжны.

— Ты в самом деле считаешь, что моему господину грозит опасность?

— Думаю, угрожает, пока поблизости будут находиться злодеи, которых так испугалась во сне моя матушка. Теперь они и мне снятся каждую ночь. В тот раз, когда вы здесь были, я так боялась, что вы останетесь ночевать. Ведь верховой может за два часа домчать весть через рубеж. А если там действительно стоит наготове отряд злодеев, то еще до зари могут очутиться здесь и схватить княжича в постели. Я не знаю, кто стал бы извещать их, — возможно, сама матушка была бы повинна в этом. По правде говоря, я не так тревожусь за жизнь княжича, сколько за твою. Как бы мне хотелось, чтобы ты сказал, что я глупая девчонка, что бояться нечего и что мы опять увидимся. Но, право, уж лучше бы ты приезжал один — ведь против тебя никто зла не замышляет. А то укради меня, увези отсюда, освободи от страхов. А когда приедет сюда княжич, заставь его поторопиться. Если заупрямится, оставь его и уезжай. Да не забудь прихватить и меня с собой.

Ионуц страстно поцеловал княжну, словно надеялся, что ласки ее подскажут ему верное решение, которое он не мог найти.

— Пока я на господаревой службе, — объяснил он, — я никак не могу умыкнуть тебя. Разве что поскакать в Тимиш, открыться матушке, — пусть посылает уводчиков. А если я открою Алексэндрелу-водэ то, что узнал от тебя, нам не миновать обоим беды, — ведь княжич считает, что я в Тимише. А я, лукавец, примчался сюда. За это государь вправе снести мне голову, ибо я нарушил клятву и побратимство наше. Так что если Алексэндрел-водэ повелит мне приехать с ним сюда, я должен покориться, А случится беда, долг мой — стоять рядом с ним и защищать его. Если и придумаю что-нибудь и помешаю ему приехать сюда, то накажу в первую очередь самого себя: ведь я умру тогда от жажды — ты единственный мой родник. Да, может, все это тебе померещилось и тревоги твои напрасны?

— Возможно, — вздохнула девушка. — Обними меня еще и скажи, выпадет ли мне такое же счастье на будущей неделе. Я буду считать часы. И никому не говори о том, что узнал. Теперь мне страшно за тебя. Без тебя не жить мне на свете…

Они тут же забыли о грозящих бедах и несчастьях и расстались только тогда, когда петухи на дворе пропели поочередно вторую зорю.

В Сучаву Ионуц возвращался, исполненный сладостных воспоминаний о минувшей ночи. Любовные грезы до того владели им, что он не замечал дневной жары, и все же его не покидала тревога. Чтобы избежать нежелательных встреч, он свернул с большой дороги к холмам, с которых виднелась Молдова-река.

Позже он и сам не мог объяснить себе, почему принял такое решение. Возможно, опасался встретить гонцов княжича, которых Алексэндрел мог направить в Ионэшень. А может быть, боялся, как бы не встретился ему и сам Алексэндрел. Ведь среди повелений, которые в те дни рассылал во все стороны князь Штефан, могло быть и такое, которое позволило бы княжичу завернуть туда, куда его манила любовная страсть. А проселочной дорогой редко пользовались господаревы гонцы. На случай, если кто-нибудь узнал бы его и княжич Алексэндрел удивился бы, почему он скачет с севера, когда ему надлежит ехать со стороны заката, Ждер готовил подходящее объяснение. Решение свернуть с большого шляха, вызванное признаниями Насты, было словно яркий луч, прорезавший тьму забот, обрушившихся на его любовь. Он ощущал смутную тревогу, словно олень, который бредет по лесу в поисках водопоя и пастбища и, прислушиваясь к зову любви, всем своим существом напряженно и чутко ловит малейшие признаки опасности.