Михаил Садовяну - Братья Ждер

Татарин потупился. Ему казалось, что, прислушавшись внимательнее к спокойным словам Ждера, можно различить рев бури. Безрассудный юнец шел на верную гибель.

Кто может преградить ему путь? Если его остановить, помешать совершить побег, он может лишить себя жизни. Если он, Ботезату, вздумает стать на его пути, то и сам может лишиться жизни от руки безумца, а тот все равно умчится куда глаза глядят. И сказать никому нельзя, раз ты связан клятвой. Дело, задуманное Ионуцем, могло иметь лишь один исход: гибель юноши и его слуги. А что, если тут перст божий? Вдруг по воле господней совершится чудо? Тогда Ионуцу надо помочь. Возможно, что той же божьей волей или по стечению событий путешественники окажутся и вовсе в другой стороне. Тем более ему следует сопровождать Ионуца. А если суждено им оказаться в земле измаильтян, так только он, Татару, может помочь Ионуцу, ибо и язык нехристей, и их вера знакомы ему. А ежели там не окажется княжны Насты и ничего они не добьются, все же будет кому уберечь юнца и сопровождать его на обратном пути.

И потому Ботезату ответил так же сдержанно и спокойно, как и Ждер:

— Видать, на роду мне написано быть тебе товарищем в самом неразумном деле.

Ионуца удивил ответ слуги. Он ждал отказа. И потому подозрительно покосился на татарина.

— Верь мне, господин, — ответил Ботезату, — ведь я перекрестился и клятву дал. Я тут пораскинул умом и вижу — иначе нельзя. Да и долг великий мне надо уплатить конюшему Маноле. Мне минуло только десять лет, когда отец мой и матушка умерли от чумы около Телеки-Джами в турецкой земле, куда они ходили на богомолье к могиле святого. И вот я остался один, проливая слезы возле мертвых родителей. Взяли меня янычары и продали старому чаушу [43] Чауш — гонец, привратник (в Оттоманской империи). в Силистрийской крепости. Оттуда я попал в рабство к другому хозяину в Брэилу. А когда пошел на нас походом Влад-водэ [44] Влад-водэ — господарь Валахии (1456–1462). , всех хозяев моих порубили. Я ждал, что и меня постигнет та же судьба. Такая была тогда война: ни одного басурманина не оставляли в живых, ни одного дома не миновал пожар. И когда к тому месту, где я лежал, подошли воины, чтобы прикончить тех, кто еще остался в живых, я, невинный отрок, поднялся среди убитых и подставил шею, чтобы кто-нибудь отрубил мне голову. И тогда один из воинов крикнул: «Погодите! Отдайте мне отрока!» То был боярин Маноле Черный. Уж коли нет возможности остановить тебя и непременно надо тебе ехать за Дунай, то я не могу пустить тебя одного. Господу, может быть, угодно, чтобы я сложил там голову, а ты воротился.

— Воротимся оба, Ботезату, — ответил Ионуц, — и добычу с собой привезем.

Татарин вздохнул.

— Что ж, пусть сбудутся твои слова, а не мои страхи. Денег нам не надо. Коли уйдем от тимишских охотников, то я притворюсь измаильтянином и проведу тебя среди опасностей.

— Мне будут служить государевы подставы. Лучших коней будут давать нам. Никто не сможет нас догнать, — весело заметил Ждер.

— Так у тебя ость золото?

— Лучше золота: грамота государя. Я храню ее в седельной сумке с самого вознесения, когда был в Нямецкой обители.

— Что ж, коли ты с той поры хранишь государеву грамоту, выходит, не миновать мне участия в твоей затее. Укажи, куда принести одежду и еду, каких коней отобрать, чтобы не узнали твоего пегого. Какой дорогой поедем, чтобы выбраться на Романский тракт.

— Слушай, Ботезату, — улыбнулся Ионуц, — не будем торопиться. Надо все обдумать. По твоей прыти вижу — мы обязательно достигнем тех мест, куда я стремлюсь. Только надо, чтобы дома не сразу хватились нас. Надо выиграть время, уйти подальше от погони. Когда наши кинутся за нами, мы должны быть уже на Дунае. Только рассветет, я отправлюсь к мамане и скажу ей, как умею, что я исцелился. И да будет ведомо ее милости, что нынче в воскресенье я решил поехать к брату моему, отцу Никодиму, ибо он велел мне явиться к нему в тот день, когда настанет мир в моей душе. Мы и сделаем вид, будто едем в Нямцу, а как скроемся из глаз, свернем в лес и отыщем то место, где ты спрячешь снаряжение, нужное для дальнего пути. А оттуда выйдем к Роману и Фэлчиу.

В первый понедельник октября старый Маноле Ждер утром выскользнул раньше обычного из своей комнаты. Эту привычку он завел, чтобы не зацепила его язычком боярыня Илисафта. Утром, по его мнению, дела особенно спорились. И потому он тихо выходил в другую комнату, где всегда оставлял обувь и пояс. Словно подгоняемый неприятелем, он спешил, застегивая на ходу пояс одной рукой и нахлобучивая другой кушму на голову. Правда, успех не всегда сопутствовал ему в этом далеко не ратном деле, боярыня Илисафта частенько напускалась на него со своими недоуменными вопросами и заботами, возникшими у нее за ночь. Но на этот раз день конюшего Маноле начинался, казалось, удачно: хотя боярыня бодрствовала, о чем свидетельствовали ее вздохи, задержки никакой не вышло.

Бормоча в густую бороду невнятные слова, которые никто не мог разобрать, Маноле Черный, вместо того чтобы, по обыкновению, выйти во двор, открыл дверь в боковушку Ионуца и увидел пустую постель. Бормотание его сделалась еще громче. Теперь боярин догадался, отчего конюшиха Илисафта оставила его в покое; хотела уберечь сыночка, если он еще не воротился, от последствий утренних ссор, ибо каждый раз, когда язычок ее милости задевал конюшего, он гневно громыхал и чертыхался в соседних покоях.

Конюший только крякнул:

— Гм!

Спустившись во двор, он окинул хмурым взглядом слуг. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы они заторопились. Потом старик велел подать коня.

Утро было безветренное, небо обложено тучами. Чувствовалась, что восходящее солнце, скрытое за далекими облаками и туманами, так и не разгонит печали осеннего дня.

В небе с шумом пролетела станица диких уток, возвращавшаяся с верхних теплых источников к заводям Молдовы-реки.

Конюший задумчиво ехал в гору, не торопя коня. У первых загонов жеребят он увидел скакавшего навстречу Симиона.

Он подождал, пока тот подъедет поближе. Оба поздоровались сквозь зубы.

— Мальчика нет в монастыре, — заявил сразу Симион таким голосом, точно спешил избавиться от тяготивших его бесполезных слов.

— Что ты сказал? — вскрикнул конюший, приложив руку к уху, словно внезапно оглох.

— Мне еще вчера утром он не понравился, — продолжал второй конюший, не повышая голоса. — Какой-то усталый и как будто не выспался. Но не мог же я помешать ему ехать исповедоваться к духовнику. Да и Татару был при нем.