Михаил Садовяну - Братья Ждер

Слушая рассказ Онофрея, отец архимандрит благосклонно кивал головой и незаметно отходил по направлению к княжескому дворцу, уводя за собой обоих охотников. Люди, собравшиеся у крыльца капитана Петру, остались позади.

— Ступайте за мной, — приказал преподобный.

Самойлэ и Онофрей робко вошли в полутемные сени, а затем в келью; лучи солнца едва пробивались сквозь оконную решетку, освещая в углу иконостас, перед которым теплилась лампадка. Среди икон великомучеников выделилось изображение распятого Христа. Нямецкие охотники потупились и, сняв шапки, торопливо перекрестились. Оглянувшись, они увидели нишу с полками, а на них — толстые книги в тяжелых переплетах и свитки бумаг. Был еще в келье столик, низкий стул и узкая постель, слишком короткая для его преподобия.

— Мне понравился ваш рассказ, — проговорил отец архимандрит, опускаясь на стул и глядя на сыновей Кэлимана, стоявших перед ним. — Как вы думаете, лучше в крепости порядки с той поры, как государь назначил нового пыркэлаба?

— Да что тут скажешь? — ответил с сомнением Самойлэ Кэлиман. — Служили мы и под рукой покойного пыркэлаба Албу, да недолго. Нам больше по нраву молодой боярин. Каждый день, когда трубит трубач и поднимается знамя, его милость напоминает нам, что мы на службе у государя Штефана-водэ. А государь Штефан-водэ, говорит наш новый пыркэлаб, связан сыновним долгом и клятвенным обещанием вызволить Царьград из рук нехристей. Так что, выходит, прав Ионуц Черный, когда говорит, что пробьет час, и мы пойдем в то самое черное царство.

— Прав, — вздохнул архимандрит, задумчиво глядя на них.

Долго стояло молчание: горцам чудилось, что серые стены душат их. Мягко ступая, они отошли к двери.

— Погодите, — приказал им монах.

Они остановились, охваченные какой-то смутной тревогой, и отвели глаза от острого взгляда, сверлившего их.

— Вы вот говорили сейчас, что знаете наши горы, долины, вершины и тропки.

Онофрей шагнул к монаху.

— Знаем, святой отец, Пятнадцать лет мы жили в той глуши по соседству с лесными тварями.

— Ходили ли вы со стадами старшины до горы Кэлиман?.

— А как же? И поднялись там на гору, где есть древняя пещера. Положили туда по приказу отца хлеб и воду, постояли и помолились. Старик наш говорил, что в этом месте — древняя могила.

— А он говорил вам, кто лежит в этой древней могиле?

— Не говорил. Он и сам не знает.

— Были вы и на горе Чахлэу?

— Были, святой отец.

— Знаете ли вы все тропки, ведущие к вершине Панагии?

— Знаем семь тропок, про которые ведают все чабаны. А как-то раз отец повел нас по дорого, которую никто не знает. Остановились мы перед глубоким оврагом. Старик положил в том месте зарезанную овцу и два мешка пшена, потом велел Самойлэ трижды протрубить в бучум — два раза протяжно и один раз коротко. Мы поняли, что там живет отшельник. И по другим местом ходили мы со стадами. Отец иногда приходил к нашим загонам.

— А смогли бы вы найти эту восьмую тропку, неведомую другим?

— Не знаем, отче. С тех пор прошло немало времени. Мы сразу же и забыли обо всем, — ведь у нас свои дела, недосуг искать пещеры отшельников. А вот теперь, когда ты проник своим взором в глубь души моей, где хранится все забытое, я об этом вспомнил. Только тропку ту навряд ли отыщу.

— А я тебе говорю, что стоит вернуться в горы, — сразу вспомнишь.

— А зачем туда возвращаться? Там с отарами ходят теперь наши младшие братья.

— Повелит государь, так вернетесь.

— Коли будет на то повеление государя, то, понятное дело, вернемся, — выдавил с трудом Самойлэ.

Онофрей в страхе проглотил готовый сорваться с языка ответ и не проронил ни звука. При всей мягкости, с которой говорил архимандрит, в его голосе слышалась угроза.

Повернувшись к столу, монах взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и начертал какие-то знаки. Охотники, округлив глаза, неотрывно смотрели на них. Архимандрит сложил бумагу, протянул к огоньку лампады палочку красного воску и скрепил им края. Сняв с безымянного пальца левой руки перстень, он приложил печатку к воску.

— Онофрей и Самойлэ, — проговорил он, глядя поочередно на охотников, — вручаю вам эту грамоту. Передайте ее завтра в руки его милости пыркэлаба Луки Арборе в Нямецкой государевой крепости. И помните, что в ней начертано повеление нашего государя князя Штефана. Да благословит вас господь. Целуйте руку и отправляйтесь.

«Полоумный чернец», как называли все в Сучаве отца Стратоника, вышел из крепости через большие ворота. Полуденное солнце сияло в вышине. Очутившись в поле, он на мгновение остановился, повернулся лицом на запад и несколько раз шмыгнул носом, принюхиваясь к резвому ветерку, тянувшему со стороны гор. В той стороне над пущами висела дымчатая мгла. Стратоник о чем то задумался, качая головой.

— До вечера дождя не будет, — рассуждал он. — Успею еще вернуться. Преподобный Амфилохие не ляжет на свое ложе шириною с ладонь, покуда я не вернусь и не выложу ему все новости. Придури у этого монаха побольше чем у меня. Иной радости не ведает — только бы знать ему все, что делается и о чем говорят на свете.

Он торопливо шел по тропинке среди старых камней, опустив голову на грудь и бормоча что-то про себя, но при этом внимательно оглядывал окрестности. Он видел их словно в кривом зеркале, но чутко улавливал любое движение. Впрочем, придворные давно заметили, что за безумием монаха таилось причудливое понимание вещей. А возможно, повадки его были своего рода личиной, скрывавшей не то робость, не то хитрость.

В виду города, на повороте, где тропинка спускалась в овраг, Стратоник поднял мутные глаза и долго всматривался в восточный край небосклона. За Серетом, а то и дальше — за Прутом, и стороне Днестра клубилось пыльное марево. Со дна оврага, из почти высохшего болота, покрытого зеленым саваном ряски, донеслось внезапное кваканье лягушек. Обычно в такое время этих тварей не слышно. А вот они еще раз заквакали, потом смолкли.

«Быть большому дождю, — размышлял Стратоник, устремив взор на восток. — Вот в Сучаве удивятся, слушая слова убогого инока, предрекающего дождь. И еще более удивятся, когда немного позднее польют потоки. Откуда им знать, что лягушки уведомили об этом блаженного?»

Ха! Ха! Зато как возрадуются нищие и перепуганные обитатели далеких мест, на краю глухих степей Украины. Там скот давно бродит на воле в поисках воды и пастбищ. А бедный люд каждое утро затягивает потуже пояс. В остатки муки они примешивают глину. Из этого дальнего края, из кротовых нор одной из деревень сбежал некогда Стратоник, достигнув поры разумения. Когда он был мальцом и жил в том селении, его звали Саввой и он вместе с другими ребятами пас скот. Как и теперь, раз в семь лет этот край подвергался засухе. Зато в остальные годы земля давала столько, что люди не знали, куда девать урожай. Некому было продать ни пшеницы, ни ячменя, ни проса. Отъедались, безрассудно расточали добро. Иные научились курить вино из хлеба. Благоразумие подсказывало, что в эти шесть лет надо собирать запасы на седьмой год, ибо в голодное время человеку хочется есть еще больше, чем в годы изобилия.