Михаил Садовяну - Братья Ждер

Только кое-кто из молодых бояр, удостоенных особого благоволения князя, одобрил эту выдумку. Что же до стариков, так они признают только то, что велось еще при дедах, и всякие новшества почитают вредными и принимают их лишь по принуждению. Велико было удивленно бояр, когда они узнали, что преподобный Амфилохие Шендря поддерживает затею немца. Но безрассудство его зашло еще дальше: архимандрит привел немца в лоно православной церкви. Тут тоже не обошлось без странных и даже противных закону вещей. Отец Хэрмана отвез сына на восьмой день после рождения в костел, имевшийся в Котнаре, чтобы католические попы полили голову младенца святой водой из стеклянной кружки. Это у них называется крещением. А Смаранда Урсаке, мать новорожденного, осталась дома оплакивать потерю своего первенца. Долго плакал она и наконец уснула. Хэрман-старший, вернувшись из Котнара, приложил к ее груди новорожденного. Младенец стал сосать грудь, а женщине в это время привиделось во сне, будто вокруг шеи у нее обвился черный дракон. Поведала она о своем сне благочестивым жительницам в Хырлэу, откуда была родом, и собрание повитух и кумушек постановило принести тайно младенца в храм святого Дмитрия и там крестить его по правилам истинной веры, — что и было сделано. Смаранда Урсаке успокоилась и перестала видеть страшные сны.

А младенец ходил в капище католиков и лишь много поздней узнал тайну своего крещения.

Преосвященный Амфилохие привел его в лоно православия, а старые бояре меж тем качали бородами и воротили носы. Архимандрит же глядел на них кротко и ласково благословлял, не сердись на их слова, тем более что говорились они тайно.

В день усекновения главы Иоанна Предтечи архимандрит соблюдал строгий пост. По монашескому обету, данному им в царьградской патриархии, преосвященному Амфилохие полагалось два раза в неделю есть только овощи, и то единожды в день. Три дня в неделю он позволял себе есть хлеб и пить по глотку вина, утром и на заходе солнца. А среда и пятница были днями полного поста, тогда он ничего не ел. Тощее тело его светилось светом духовным, особенно глаза и высокий лоб. На висках просвечивали голубые жилки, по которым некий добрый врачеватель и искусный звездочет, узнав, что архимандрит рожден под знаком созвездия Весов, сентября 14-го дня, когда звезда Юпитер особенно ярко горит в утреннем небе, предсказал ему великие победы духа, что и подтвердилось многими деяниями преподобного. А так как было известно, что господарь Штефан родился при тех же небесных знаках, но на семь лет позднее, то сей звездочет предрек ему великие ратные победы. Этим же совпадением объяснил он то, что отец Амфилохие стал ближайшим тайным советником государя. Бородачи бояре были и этим недовольны.

Благочестивый Амфилохие Шендря, все так же рассеянно глядя перед собой, дошел до крылечка, у которого беседовали люди и где стояли теперь и сыны Некифора Кэлимана. Разговоры смолкли. Все поклонились ему. Архимандрит, заметив капитана, дружески улыбнулся ему. Лишь после этого он, казалось, совсем очнулся. Сыновья старшины подошли к нему и приложились к его руке, державшей янтарные четки.

— Это вы — новые государевы ловчие?

— Мы, святой отец, — ответил один из великанов.

Тут вмешался в разговор сербский монах, с трудом отодвинувшись от резного столба, к которому привалился.

— Надлежит вам, молодые охотники… — громко начал он.

Преосвященный Амфилохие резко повернулся и пристально посмотрел на него.

— Что им надлежит, брат Тимофтей? — кротко вздохнул он.

Смутившись от пристального взгляда его серых глаз со стальным блеском, монах внезапно запнулся.

— Я хотел, владыка…

— Что ты хотел, брат мой?

— Я хотел…

— Ну, что ты хотел, благочестивый брат мой?

— Первым делом, святой владыка, я смиренно молю опрощении. Перед лицом господа и сих братьев во Христе молю простить мне грех, в коем я опять погряз. Я ел мясо в святой день, когда монаху надлежит поститься. Я хотел поправить этих невежественных хлопцев, кои не знают, что архимандрита не величают только святым отцом. Узнайте же, неучи, — сказал он сурово, повернувшись к охотникам, — как положено обращаться к преподобному отцу архимандриту.

Великаны с удивлением и робостью уставились на него. Архимандрит сделал легкий знак рукой, и отец Тимофтей тут же прикрыл рот ладонью, остановив поток рвущихся с языка слов, и отступил подальше от глаз владыки своего, спрятавшись за спины остальных. Рядом с капитаном Петру стояло шестеро сотников и среди них усатый Атанасий Албанец. Здесь же был и пивничер Андроник, пожелавший услышать подробности о распоряжении господаря. Как только благочестивый Тимофтей отошел, Андроник встал на его место. То был человек могучей стати, с круглыми пунцовыми щеками, по цвету напоминавшими вареных раков.

Амфилохие Шендря улыбнулся охотникам, внимательно оглядывая их с ног до головы.

— Насколько я понимаю, вы сыновья старшины Некифора.

— Верно, преподобный и святой отец, — ответил на этот раз второй, тот, что говорил густым басом.

— Как же звать-то вас? До сих пор я вас не видел. Наш друг Некифор Кэлиман ни разу и словом не обмолвился, что у него такие сыны, ни разу не привел их ко двору.

— Так что, святой отец архимандрит, ответил обладатель густого баса, — нас было дома у родителя шестеро сынов. Мы двое — старшие; остальные, значит, появились на свет уже после нас. Оттого-то нас еще в малолетстве определили к овечьим отарам в горах. Пасли мы овец и присматривали за чабанами. Ходили мы с отарами от горы Рарэу до Кэлимана, где наша вотчина, и до самой Чахлэу-горы. И с разбойниками пришлось иметь дело, и от волков да медведей отбиваться. Много лет служили мы в горах, покуда не выросли младшие. И тогда отец повелел нам спуститься в долину, а вместо нас в горы поднялись четверо младших. И как мы холостые и уже стукнуло нам по тридцать пять, приспело время обзаводиться нам женами да сынами. Сам старшина тоже в эти годы женился. И еще определили нас в государевы охотники, и несем мы службу в Нямецкой твердыне.

— Все это я отлично уразумел, — улыбнулся Амфилохие Шендря, — остается только одно: чтобы вы еще назвали себя.

— Так что, святой отец архимандрит, меня звать Онофреем, а вот брата моего — Самойлэ.

— Чему смеешься? — спросил монах, пристально оглядывал его.

— Да вот дела, вишь, у нас такие… — нерешительно ответил Онофрей.

Самойлэ тоже широко улыбался, показывал все свои белые зубы. Оба брата были в теплых зипунах из толстого домотканого сукна и в дымчато-серых смушковых шайках. У обоих стан был стянут ременным поясом, а на боку висел длинный кинжал в ножнах. Обуты братья были в сапоги, в знак того, что они не простые крестьяне. Оба молодца были ширококостны, чернобровы, загорелы, с пышными усами каштанового цвета. По временам они сжимали огромные руки в увесистые кулаки, на которые архимандрит восхищенно посматривал. Онофрей был немного толще и шире в плечах, чем Самойлэ.