Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Вот тогда то и польют дожди. Помяните мое слово! — заверял благочестивый отец Тимофтей, сербский наставник княжича Алексэндрела. Вернее, бывший наставник, ибо теперь сын господаря уже вышел из-под его руки.

— Возможно, — ответил его милость Петру Хэрман, капитан ратников, охранявших крепость. — Ежели о том вещает засуха, то тут нет никакого чуда. После засухи непременно бывают дожди, а после долгого вдовства князя должна последовать радость, о коей возвестили мангупские посланцы.

Словоохотливые приятели сидели на просторной галерее капитанского жилья. Уютное это местечко как нельзя лучше подходило для занятия, которому они предавались. В описываемый день особое красноречие проявлял смиренный отец Тимофтей, о котором безумный Стратоник и сочинил в насмешку вирши, вызвавшие благосклонную улыбку самого господаря:

— Так не будем лениться в ожидании часа, когда разверзятся хляби небесные и настанет день княжеской свадьбы, — подстегнул монаха капитан Петру.

— Разумное слово, — поспешно согласился отец Тимофтей. — В палящий зной приятна тень под сводами. Хороши порядки при дворе господаря, хорошо живется и молдавской стороне. Как только солнечные часы покажут одиннадцать, медельничер на кухне ударяет половником в медное ведро. Отроки широко раскрывают двери и зовут господаря в малую палату на обед. Сегодня приглашены именитые бояре. Не забыт также преосвященный владыка Феоктист, дабы он благословил яства. Уже доносится запах жареной баранины, и я знаю, что заодно с кувшином вина твой албанец не забудет прихватить положенную капитану долю.

— Не забудет.

— А я, смиренный, — продолжал отец Тимофтей, — питая одинаковую слабость и к жареной баранине, и к котнарскому вину, становлюсь столь речистым, что сам отец Амфилохие подивился бы, слушая меня. Правда, затем, при мысли о своем чревоугодии, я впадаю в великую печаль. И молю у преподобного прошения за тяжкий грех, и ищу искупления в земных поклонах. И все же без греховной радости объедения не быть и духовного блаженства искупления.

Тут показался служитель капитана, неся эту самую греховную радость монаха — жаркое из сочной, жирной баранины и кувшин вина. Монах вытянулся и подался вперед всем своим тучным, крупным телом. Капитан вынул из-за пояса кинжал и отрезал по большому ломтю жаркого — себе и гостю.

Разжевав и проглотив добрый кусок, монах остановился, заметив что-то новое во дворе замка. Немец следил за ним своими голубыми глазами, напоминавшими на фоне смуглого загорелого лица лепестки цикория.

— Честной капитан…

— Слушаю, отче.

Монах проглотил еще кусок баранины, после чего, отдышавшись, встряхнул длинными волосами.

— Не знаешь ли ты, капитан Петру, кто эти высокие горцы, что вышли сейчас во двор?

— Знаю. Сыновья старшины Некифора.

— Вот бы проведать, друг мой, какие у них вести.

— Вести добрые. Привезли двух косуль и молодого вепря весом в сто восемьдесят фунтов, да и более мелкую дичь, а также хариусов из горного озера. Хариусы, как известно, больше нравятся государю, нежели форель. Только везти их надо с великим поспешением. Так что крупную дичь повезли вчера утром служители, а сыны Некифора изловили хариусов вчера вечером и, дважды переменив в пути коней на ямских станах, поспели как раз ко времени, чтоб доставить господарю удовольствие.

— Знаю, — торопливо кивнул серб. — Стольник Тома сам вносит блюдо с рыбой и незаметно ставит его на стол слева от государя, улучив мгновенье, когда тот беседует с владыкой митрополитом, сидящим по правую руку. Заметив рыбу, князь радуется старанию своих слуг.

— Хочешь еще баранинки, святой отец?

— Хочу, отчего же. Доброе жаркое. А нельзя ли, чтоб парни поднесли и нам рыбки?

— Вряд ли, — улыбнулся немец, — даже если бы ты сам, отче, попросил их. Сынам Некифора Кэлимана чужда и жалость, и прочие слабости. Выслушают твою просьбу и, глазом не моргнув, покачают головами. Ты только погляди на них, какие они большие и грузные. Словно единороги.

— Так зачем же ты заговорил о хариусах, капитан Петря? Только душу разбередил.

— Успокой ее поскорее, отче, и да простится мне грех сей.

Отец Тимофтей приложился к глиняному кувшину и долго и жадно пил. Немец покачал головой.

— Дозволь, отец мой, наставить тебя в искусстве питья. Меня этому учил сам винодел, что изготовляет армашское вино, которым услаждается сейчас и господарь.

— Вижу, полезное дело дружить с хозяином винных погребов крепости.

— Я дружу, отче, с его милостью пивничером [46] Пивничер — боярский чин, смотритель княжьих виноградников и погребов. Андроником Дрэготеску. Покумились мы с ним: я второго младенца крестил у него. Только ни я, ни он не осмелимся коснуться тех бочек, на коих стоит государева печать. Бочки большие, по пятьдесят ведер каждая, и присланы они, как тебе известно, отче, из Котнара его милостью Фелтином, тамошним княжьим пивничером. И государь ведет счет вину в тех бочках. Любит он поднимать заздравную чару со своими приближенными, вот как сегодня. А порой и сам прикладывается, как начнут одолевать черные мысли и заботы. Сам одарит кого хочет, но не любит, когда берут самовольно. Небось и ты видел, отче, каков он во гневе: страшен для любого — будь то боярин, воин либо простолюдин. Так что это самое вино, утешение твоей печали, не из тех бочок, а прислано оно пивничером Фелтином, получающим свою долю, а оный Фелтин — мой тесть и наставник желанный. Он-то и научил меня, что это государево вино надо потреблять не как воду, так что слышно, как она булькает в горле, а по капельке брать на язык, словно жемчужины, тогда и крепость его и аромат почувствуешь.

— Скажи на милость! — удивился инок.

— Именно так! И ежели хочешь сидеть когда-нибудь со мной за чаркою вина, так изволь соблюдать сей закон. Фелтин подарил мне еще четыре хрустальных кубка. Прозрачное котнарское вино сверкает в них словно драгоценный камень. Такое зрелище еще усиливает удовольствие. Когда меня навещают приятели, я достаю эти хрустальные кубки.

— Выходит, капитан Петру, что я тебе не приятель?

— Осмелюсь сказать, что нет, святой отец, ибо ты тянешь котнарское вино, словно это простая вода.

— Грешен я, жаден, — жалобно промолвил отец Тимофтей. — Неужто есть люди, что пьют так, как ты говорил? Что-то не верится…

— Есть, отче.

— А можно ли узнать, кто эти твои приятели?

— Немного их, святой отец, и вижу я их редко. Одни из них — конюший Симион Черный.

— Должен признаться тебе, капитан Петру, еще в одном грехе. Завистлив я. Когда доведется мне увидеть конюшего, я его до смерти возненавижу.