Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

«Господи, неужели это все, этим все кончится, неужели это так просто», — успел подумать он, прежде чем сознание навсегда покинуло его вольнодумную голову. Ноги еще какое-то время продолжали судорожно трепыхаться, но вскоре это прекратилось, и тело Германа повисло, словно продолговатый куль, в центре грязной, неубранной комнаты.

Пока тело Германа Шульца раскачивалось по комнате, словно маятник внутри часовой коробки, порог дома Александра Юрьевича переступил Владимир Дмитриевич Воронцов, однако он был не один, но с племянником. Вернувшись с Кавказа сегодня утром, Дмитрий теперь вступал в этот знакомый дом в мундире корнета, которым, как и прежде, гордился, но который теперь сделался ему привычен. Когда-то ясные и бойкие глаза его заметно погрустнели, черты стали более резкими, а движения — спокойными и уверенными.

За каких-то три месяца из беспечного повесы-весельчака он превратился в уверенного молодого мужчину, который познал цену жизни и смерти. Он улыбался, но улыбка его более не была полна беззаботного очарования — теперь это была улыбка серьезного человека.

Вместе с дядей он приветствовал хозяина дома и очаровательную его дочь, поздравил последнюю с днем рождения, сделал ей несколько комплиментов и в кратких словах рассказал о службе. В словах его было больше степенности и лаконичности, он не стремился более во всех красках описать те или иные события и, казалось, говорил лишь с тем, чтобы удовлетворить интерес собеседников.

Когда Дмитрий по всем законам приличия отблагодарил хозяев за гостеприимство, он взял бокал шампанского и отправился с ним дальше по залу в поисках старых знакомых. Вскоре на его пути попался Роман Балашов, который был его секундантом на той самой дуэли. Дмитрий почувствовал, что общение с Балашовым будет теперь ему в тягость, так как непременно напомнит о совершенном убийстве, однако корнет взял себя в руки и подошел к старому товарищу. Роман был искренне рад видеть Дмитрия. Он поделился с ним несколькими светскими сплетнями и предложил пройтись в другой угол зала, где в компании бабушки, сестры и родителей скучала княжна Софья Ланевская.

Марья Алексеевна как раз рассказывала родственникам о непростительной выходке Петра Андреевича, который «Вы только подумайте! Посмел привести жида в благородный дом!». Но едва княгиня увидела Дмитрия, она думать забыла о Германе, о Суздальском и поспешила обрадоваться его возвращению. Меж ними завязался разговор, полный взаимных любезностей и светского блеска, который за семьдесят лет так и не надоел Марье Алексеевне, однако был теперь неприятен Дмитрию. Он все время украдкой смотрел на Софью, однако она бледнела и отводила взгляд. Молодой граф Воронцов не мог понять, отчего Софья, всегда такая веселая и уверенная, вдруг была смущена и не произносила ни слова.

Послышались первые звуки кадрили. Роман протянул руку Марии, и та спокойно и бесстрастно ушла танцевать с ним. Дмитрий смотрел на Софью и не узнавал ее. Большая охотница до танцев, она с безучастным видом смотрела, как танцуют другие, но сама, казалось, не только не хотела танцевать, но и не могла.

Дмитрий не мог понять, что сделалось с Софьей, что вызвало в пылкой младой княжне столь сильную перемену. «Верно, это из-за меня ей не хочется танцевать, — решил Дмитрий. — После той дуэли она так и не простила меня». Князь Ланевский, княгиня и Марья Алексеевна отошли от них с тем, чтобы молодой корнет мог поговорить с возлюбленной наедине. Но Софья молчала, и Дмитрий не решался первым начать разговор.

Они молча смотрели друг на друга, каждый думая о своем: граф — о совершенном убийстве, княжна — о поруганной чести и утраченной чистоте и невинности.

Вдруг Дмитрий увидел своего приятеля Петра Андреевича. Проследив за его взглядом, Софья тихо произнесла:

— Идите к нему, граф. Мне нужно побыть одной.

Дмитрий кивнул. Он был благодарен ей за то понимание, которое может установиться только меж людьми близкими и хорошо знающими друг друга — хоть теперь это было и невозможно, поскольку Дмитрий совершенно не знал этой новой Софьи, равно как и она не знала того человека, которым теперь стал он.

Молодой граф поспешил засвидетельствовать Петру Андреевичу свое почтение.

— Рад, что вы в Петербурге, Дмитрий Григорьевич, — сказал Суздальский. — Однако напрасно вы ради меня оставили свою возлюбленную.

Дмитрию было непривычно, чтобы о Софье говорили как о его возлюбленной, однако он помнил завещанное Константином — Петр Андреевич несомненно знал о том от Романа — и смирился с таким определением Софьи.

— Но отчего же, князь, мне не пообщаться и с вами?

— Да оттого, дорогой мой граф, что теперь сношения со мной могут скверно сказаться на вашей репутации, — отвечал с улыбкой Петр Андреевич. — За то время, что вы были на Кавказе, многое переменилось. Моя фамилия теперь не в почете.

— Поясните, Петр Андреевич.

— Отец повздорил с его величеством и навлек на себя его гнев.

— Не понимаю, при чем здесь вы, — признался Дмитрий.

— При том, что я сын своего отца, — с необъяснимой веселостью в голосе сказал Суздальский. — Через три дня мне предстоит отправиться в Турцию.

Дмитрий сначала было хотел поздравить товарища с назначением, однако вовремя вспомнил о последних новостях из Константинополя, которые рассказывал ему дядя. Молодой граф не мог понять, отчего сын должен отвечать за ошибки отца, отчего, если Андрей Петрович был резок в словах с императором, государь желает наказать его сына.

Но вот Дмитрий увидел и самого старого князя. Он только приехал и медленной величественной походкой заходил в зал. Один из немногих в тот вечер, Андрей Петрович не надел маски, и посему все сразу узнавали его. Суздальский был не один — с ним вместе был невысокого роста немолодой господин в черном фраке изящного покроя; в отличие от старого князя лицо его скрывала черная маска.

Как и всегда, перед Андреем Петровичем расступались, однако теперь не из почтения, как это делали прежде, а из страха вступить с ним в беседу, и дабы не дать старому князю повода подойти, от него отворачивались. Андрей Петрович хищно заулыбался — казалось, его веселила такая опала; второй с презрением смотрел на собравшихся из-за своей черной маски. Единственный, кто не отвернулся от Суздальского и его спутника, был Владимир Дмитриевич Воронцов. Провожаемый возмущенными взглядами, он уверенно вышел им навстречу и поздоровался с ними.

Они были слишком далеко от Дмитрия и Петра Андреевича, чтобы те могли слышать их разговор, однако было видно, что старый князь большую часть молчал, говорили Владимир Дмитриевич и человек в маске.