Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

— Говорят, стрелял — еще при Павле.

— Уж не думаешь ли ты, что он стар для дуэли? Не помнишь, как он схватил твою перчатку на лету?

— Володя, опомнись! Ему восемьдесят лет!

— Тогда с твоей стороны будет великодушием отказаться от дуэли со стариком.

— Суздальский не примет от меня милости, — задумчиво произнес Александр Юрьевич.

— Тогда протяни ему руку мира. Это не будет слабостью с твоей стороны. Или ты думаешь, что люди чести — это те, кто не признает своих ошибок? — спросил Владимир Дмитриевич. — Наоборот, нет ничего благороднее и храбрее — признать свою неправоту, невзирая на мнение света.

Александр Юрьевич глубоко задумался.

Как же ему теперь отступиться? Он вызвал на дуэль Суздальского. Едва ли старик согласится принять от него извинения. Да и как будет смотреть на него свет?

Демидову было стыдно. Он бросил вызов человеку в летах, и притом сделал это в собственном доме. Это низко и гадко. Но если теперь он объявит о своей снисходительности, князь из гордости не примет такого великодушия.

«И что же, — думал Александр Юрьевич, — я теперь должен на глазах у всего света просить прощения у старого князя? После такого я без смеха не буду принят ни в одном честном доме… нет. Все это вздор! Владимир прав. Превыше всего честь, не мнение света, не общества мораль. Пускай меня считают трусом, пускай обо мне сплетничают и показывают пальцем на меня. Я не буду драться на дуэли с человеком, которого оскорбил в своем доме. Я принесу извинения».

Когда Андрей Петрович вернулся домой, Валентин подал ему два письма. Одно было написано на английском аккуратным почерком герцога Глостера. В нем он благодарил старого князя за радушный прием, оказанный его сыну, и приносил извинения за скоропостижный отъезд. Герцог Глостер прощался, и притом навсегда. Его письмо заканчивалось словами:

«It’s really difficult to imagine a situation when I return to this country. We’re leaving Russia forever. My son was so sad when I said he never returns. But he has to understand Saint-Petersburg never will be his home. It’s not his destiny.

Now I must ride.

Good-bye, my old friend.

God bless you,

And I shall never forget» . [81] Очень сложно представить себе, чтобы я когда-нибудь вернулся в эту страну. Мы покидаем Россию, и на этот раз навсегда. Мой сын был крайне опечален, когда я сказал, что он не вернется. Но он должен понять, что Санкт-Петербург никогда не станет для него домом. Это не его судьба. Теперь я должен ехать. Прощай, мой старый друг. Да хранит тебя Бог, А я никогда не забуду ( англ. ).

Другое письмо дожидалось с самого вечера. Суздальский распечатал конверт и прочитал:

«Милостивый Андрей Петрович,

в последнее время наши с Вами отношения несколько осложнились, и тем не менее я, едва мне доложили о Вашей ссоре с Александром Юрьевичем Демидовым, спешу написать к Вам с тем, чтобы предложить свои услуги в качестве Вашего секунданта. Я прошу Вас сразу не отказывать мне, но вспомнить, что мы долгие годы были большие друзья.

С глубочайшим уважением,

князь И.Л. Шаховской,

генерал от инфантерии».

Иван Леонтьевич писал Суздальскому, находящемуся в опале, осуждаемому светом и гонимому императором, и притом писал в дружеском тоне и предлагал свою помощь. Он сам напрашивался в секунданты, зная, что, возможно, более никто не осмелится содействовать старому князю.

Андрей Петрович прекрасно знал: стоит ему теперь примириться с государем, Павел Петрович Турчанинов сразу вспомнит о былой дружбе и примет на себя хлопоты, сопутствующие секунданту. Но что ему дружба и преданность человека, который верен лишь в часы величия и славы? Велика ли цена такой дружбы и как дорого она продается? — до этого старому князю не было никакого дела: главное было, что она в принципе имеет свойство служить предметом торговли.

Но о Шаховском Андрею Петровичу думать было отрадно.

Уже светало, когда в библиотеку вошел Валентин.

— Ваше сиятельство, с визитом к вам князь Демидов. Принять прикажете? — спросил он.

Андрей Петрович улыбнулся. Ну надо же, кто бы мог подумать, что князь Демидов так быстро найдет свой поступок глупым и придет с извинениями?

— Проси, — кивнул Андрей Петрович.

Александр Юрьевич вошел. Вид он имел усталый и немного смущенный.

— Князь, — произнес он сдавленным голосом.

— Садись. — Андрей Петрович указал на кресло рядом.

Демидов недоверчиво посмотрел на кресло, словно страшась, что, если он в него сядет, из него тотчас же вырастут цепи, которые навеки скуют его, обрекая существовать остаток жизни в неволе в мрачном доме старого князя. Он медленно подошел к креслу и осторожно опустился в него.

Суздальский безмятежно наблюдал за всем этим, не произнося ни слова. Демидову было неуютно здесь находиться: он хотел бы, чтобы старый князь обрушился на него с обвинительной речью, рассказал ему, какой он, Александр Юрьевич, глупец, пожурил бы его хорошенько, но после простил. Однако хозяин дома хранил молчание.

— Я пришел говорить о нашей с вами… — Демидов на секунду замялся, не зная, как наиболее вежливо определить ту сцену, которая имела место тому несколько часов назад, — размолвочке.

— Говори, — пожал плечами Андрей Петрович.

«Плохо дело, — решил Александр Юрьевич. — Князь явно настроен враждебно».

— Мне кажется, весь тот фарс, который случился у меня в доме… — выпалил он на одном дыхании, после чего сделал паузу, пытаясь разгадать реакцию Суздальского. Ее не последовало. — Я хочу сказать: это же просто вздор. То есть, мне кажется, это было так глупо и так неосмотрительно.

— Это ты о своем вызове? — насмешливо уточнил старый князь. — Да уж, вид ты имел весьма бледный. Надеюсь, не пришлось сменить панталоны?

Он оскалился своей жуткой волчьей улыбкой, которую всю жизнь так боялся Александр Юрьевич.

Вид этих пожелтевших, но все еще острых и крепких клыков настолько красноречиво демонстрировал всю внутреннюю мощь Андрея Петровича, что Демидов даже не подумал оскорбиться на сказанное.

— Князь, вы… правы.

«Что? — Демидов сам удивился словам, которые слетели с его уст, прежде чем он успел осознать их смысл. — Неужели я и вправду сейчас это сказал».

Старый князь нисколько не удивился. Столько раз на переговорах ему случалось оказывать на собеседника моральное давление, что это успело войти в привычку, как и то, что человек соглашается прежде, чем успеет принять для себя то обстоятельство, что он согласен.

— Андрей Петрович, — произнес Александр Юрьевич, — я бесконечно виноват перед вами. Вы пришли в мой дом с благими намерениями — теперь я понимаю это. Однако тогда, на балу, я… я думал, что вы хотели… — «Хотели осмеять меня перед светом», — думал закончить он, однако только теперь осознал, что в итоге это и получилось.