Клара Фехер - Море

Ну уж нет, довольно с него этих волнений! Пусть распоряжается имуществом Татар, или сам папа римский, или герцог уэльский. Они с женой, затянув пояски потуже, проживут и на пенсию, как другие.

— Подпишите почту, господин управляющий, я сегодня занят, — сказал он молча стоявшему возле него Татару. — Завтра обсудим это дело.

Карлсдорфер пошел домой, позвонил в министерство внутренних дел и попросил позвать к телефону своего зятя Бардоци. Он хотел поговорить с ним, притом немедленно.

Встретившись вскоре в пивной «Карпатия», они сели в самый тихий угол. Дердь Бардоци поглощал одну порцию сардин за другой и, запивая пивом, со снисходительной улыбкой поглядывал на своего тестя, потерявшего всякий аппетит.

— Ну, что нового, папа?

— Сынок, я не могу больше руководить Заводом сельскохозяйственных машин.

— А что, разве вы руководили им? — нагло спросил Бардоци, поднося ко рту кусок рыбы.

На лбу Карлсдорфера забилась жилка, но он сдержался.

— Сынок, Ремера сегодня увели твои дружки, неизвестно куда и за что.

— Кто увел, тот наверняка знает, за что.

— Но послушай, сынок…

— Почему вы интересуетесь, за что увели этого еврея?

Наверное, была причина. Он воровал, мошенничал, прятал золото, спекулировал валютой. Теперь по крайней мере вы сами будете хозяином и, может быть, что-нибудь приобретете. Шесть лет, как вы стали генерал-директором, а все ходите в одних и тех же залоснившихся брюках.

— Но позволь, сынок…

— Что вы заладили: сынок да сынок? — окрысился Бардоци, вытирая платком капельку масла, блестевшую на его черных усах. — Просто диву даешься. Другой из сил выбивается, чтобы войти в дирекцию какого-нибудь предприятия, а вам на блюдечке принесли, в рот положили, деньги в карман пихали, и вы прошляпили… Знаете, что надо было делать? Уже давно следовало уговорить Ремера, чтобы он передал вам на хранение семейные драгоценности, давно пора согласиться на выполнение военных заказов для Германии и, вместо того чтобы контрабандой вывозить товары в Швецию, обратить все в валюту и сплавить в Швейцарию… А вы все сидите да зеваете. Другой тесть давно бы устроил зятя директором или главным инженером! Не подумайте только, что я претендую на эту должность, просто к слову пришлось. А выходит наоборот, вы сами бегаете ко мне за помощью. Когда я женился на вашей дочери, то взял в приданое два пододеяльника да три полотенца и не просил у вас ни ренты, ни передачи мне фруктового сада в Геди. Так вы по крайней мере не рассчитывайте, что я вас буду содержать, у меня и без того хлопот полон рот, два сына…

— Я никогда не напрашивался к тебе в нахлебники, — побледнел Карлсдорфер. — Хотел только посоветоваться с тобой, но раз так, обойдусь без твоих советов.

Карлсдорфер потянулся за палкой, прислоненной к углу стола, по-стариковски встал и вышел из пивной. Продолжая сидеть, Бардоци искоса проводил взглядом его превосходительство, а затем попросил у официанта еще кружку пива.

Старик дошел до Музейного кольца и сел на трамвай. У проспекта Андраши он спустился в метро. На перроне ожидала поезда шумная ватага гитлерюгендцев в бархатных штанах; от нечего делать они состязались в том, кто дальше плюнет. Публика неодобрительно, молча следила за этой игрой. Когда подошел поезд, юные представители высшей расы, поощряемые их предводителем, работая локтями, бросились в вагон. Они заняли все сидячие места и принялись отпускать наглые замечания по адресу Будапешта и «трусливых венгров». Кое-кто из пассажиров понимал по-немецки. Одни снисходительно улыбались «милым мальчикам», другие, кусая губы, с негодованием смотрели на них.

Карлсдорфер тоже молчал, но его сердитый взгляд и багровое лицо предвещали взрыв. На площади Муссолини молодчики до того разошлись, что загородили выход и никто не мог войти в вагон. А застрявшим в вагоне пассажирам они показывали «ослинные уши». Один подросток пробубнил в нос:

— Wo von stammt Ungarns Name? [18] Откуда взялись эти венгры? (нем.)

В ответ на это другие захохотали и хором стали повторять:

— Унгарн-хунгарн.

— Maul halten! [19] Заткнитесь! (нем.) — взревел побагровевший Карлсдорфер.

Юнцы опешили и тотчас же умолкли: их вожак подал знак рукой, призывая к порядку. До самой улицы Байза они вели себя мирно. На остановке банда гитлерюгендцев, толкаясь и шумно смеясь, вышла. Один из них уже на перроне выкрикнул бранное слово.

Карлсдорфер покраснел как рак. Он оттолкнул в сторону оторопевшего кондуктора, который в этот момент собирался закрыть дверь, выпрыгнул на площадку и своей тростью принялся избивать распоясавшихся молодых гитлеровцев. Кондуктор от изумления выпучил глаза, дождался, когда Карлсдорфер вернется в вагон, затем закрыл дверь, дал звонок, и поезд тронулся. За всю дорогу никто не сказал ни слова. Карлсдорфер, гневно ворча, вышел на площади Героев и побрел в сторону улицы Дамьянича.

Двадцатитрехлетний формовщик Янош Хомок слыл мастером своего дела. Подобно скульптору, который наперед знает, как будет выглядеть бронзовая скульптура всадника, Янош Хомок легко представлял себе, каким получится статор турбины или маховик из чугуна… Утрамбовывая в опоке песок, пробивая дырки для свободного отхода газов при остывании металла, он каждый раз испытывал такую же радость созидания, какую ощущал еще дома, в Шомошбане, когда строил вместе с ребятами на берегу ручья затейливые крепости или лепил красивые фигуры из мягкой глины.

Но умение лепить было не единственным достоинством Яни Хомока. Он был миловидным, как девушка, краснощеким, стройным, кареглазым мальчиком. Таких, как он, женщины любят погладить по остриженной головке, а учитель всегда вызывает к доске, когда приезжает инспектор. Правда, бывало и так, что он ни слова не знал из заданного урока, но зато держался смело, а смелость города берет.

Счастье привалило к нему случайно. Однажды Геза Ремер играл со своим шурином в теннис; мальчишки взобрались на садовую ограду, но лишь один из них осмелился подойти поближе и стал подавать мяч по просьбе игроков — это был Яни Хомок. В ту пору Гезе Ремеру было не больше тридцати лет. Он уже начал полнеть, но, по мнению многих, был еще довольно красив. Играя по утрам в теннис, он боролся с грозившей ему полнотой. Связанный сидячей работой, Геза Ремер неумеренно потреблял жирное жаркое и сметану со сладостями.

Яни Хомок отказался брать деньги за подачу мяча. Ремер удивился.

— А что же тебе дать?

— Ничего не надо.

— Почему?

— Потому что мне и самому было приятно.

— Что было приятно?

— Бегать за мячом. Он такой красивый.

— А у тебя какой мяч?

— Нет никакого.

— Кто твой отец?