Алексей Десняк - Десну перешли батальоны

— Идут, — прошептал кто-то тихо, но слово это все услыхали, повернули глаза в сторону неприятеля. Немцы перебежками приближались к леску. Чем ближе они подходили, тем напряженнее дышали богунцы. Надводнюк не спускал глаз со своего взвода и, может быть, в десятый раз повторял:

— Ждать команды, стрелять в лоб…

Уже виден был блеск касок, богунцы уже различали на поясах у врагов окопные лопатки, а команды стрелять все не было. Немцы взбегали на пригорок.

— Ой, сколько их! — вырвалось испуганно у Пескового. Сядринцы беспокойно задвигались на земле. Надводнюк гневно посмотрел на Логвина и погрозил ему пальцем.

— Ро-ота-а… пли! — напряженное молчание прервалось: один залп, второй, третий. Нервно застрочили пулеметы. По лугу звонко прокатилось эхо. Немцы сразу припали к земле. Над ними поднялась ломаная линия дымков. Над головами богунцев тонко и жалобно засвистели пули. На окраине поселка ударило орудие. Снаряд долго гудел в воздухе, словно искал, где упасть, и упал где-то в лесу. Второй упал впереди. На богунцев полетели комья мерзлой земли. Немцы не поднимались, стреляли лежа. Пулеметы захлебывались, заглушая команду.

И вдруг неприятель прекратил стрельбу. Немцы сориентировались. Долетели отрывистые звуки команды, и вражеские части начали перебежки. Под прикрытием не. м-цы бежали пригнувшись, на открытых местах ползли на животах. Богунцы целились в каски. Немцы — медленно продвигались вперед.

— Удирай, братцы, посекут, как капусту! — закричал Песковой; не поднимаясь, повернулся на животе и пополз от линии огня. С линии огня отступали и сядринцы. Надводнюк побледнел и, не обращая внимания на вражеские выстрелы, вскочил на ноги, преграждая дорогу бегущим.

— Назад!

— Атака… Дмитро, спасай душу…

— Назад! — Надводнюк поднял руку с гранатой. — За мной! — Он, не оглядываясь, побежал навстречу неприятелю. Взвод поднялся за своим командиром, за взводом поднялась вся рота и со штыками наперевес кинулась с холма вниз. Застрочили немецкие пулеметы. Свинцовый дождь хлестал навстречу богунцам. Дмитро видел перед собой только ломаную линию касок и кучку сосенок, откуда бил пулемет. Именно тогда он почувствовал в своей руке гранату, размахнулся, со всей силы бросил ее в сосенки. Из сосенок вырвался столб дыма, в уши ударил сухой звук. Пулемет замолк. Немцы поднимались на ноги, бежали, отстреливаясь наугад. Их преследовал Бояр огнем своего пулемета. По фронту прокатилось тысячеголосое «ура».

На окраине поселка враг остановился, выбрал удобную позицию и залег. Орудия засыпали богунцев шрапнелью.

— Ло-жись!.. — прозвучала команда. Богунцы устраивались поудобнее между трупами убитых немцев. Завязалась перестрелка, длинная и упорная. Обе стороны засыпали свинцом передовую линию. Орудия богунцев начали стрелять активнее. Снаряды ложились в гуще врагов, разворачивали мерзлую землю, вносили панику в ряды неприятеля. Дула винтовок обжигали руки, в кожухах пулеметов закипала вода. Бой не утихал.

Осенний день короток. Солнце как-то быстро повернуло за полдень и склонилось к западу. Крепчал мороз, звенела земля… Враг не оставлял позиций. К вечеру по частям богунцев был передан приказ Щорса: подготовиться к наступлению.

Бойцы нетерпеливо ждали начала наступления, проверяли патроны, высматривали дорогу к врагу. Неожиданно впереди фронта с ручным пулеметом появился Щорс. На сером фоне поля резко выделялась черная кожанка. В бледных отсветах осеннего солнца поблескивали над козырьком стекла больших шоферских очков. Стройный, худощавый, собранный, он порывисто, решительно двинулся на врага… Застрочили немецкие пулеметы. Щорс побежал вперед, Вокруг него ложились пули, скрещивались, со всех сторон несли смерть. Щорс не пригнулся под немецкими пулями, побежал еще быстрее. Это было бесстрашие во имя революции.

— Вперед!

Богунцы поднялись за своим командиром. Загремело «ура», покатилось по рядам, стоголосыми отзвуками отдалось в лесу. Пулеметы ожесточенно сыпали смерть. Богунцы шли. И чем ближе они подходили к врагу, тем быстрее наступали…

Надводнюк увидел рядом с собой Анания. Ананий тяжело дышал, его лицо пылало, руки сжимали винтовку, на острие штыка отсвечивал бледный луч солнца. Еще несколько десятков шагов — и они на спине врага войдут в поселок.

Вдруг Ананий споткнулся и упал.

— Вставай! — подал ему руку Дмитро. Ананий не взял руки. Скрученными пальцами сгреб под себя прошлогоднюю стерню. Надводнюк нагнулся и попытался поднять товарища за плечо. Голова Анания поникла, по затылку на шею сползала густая, красно-черная струйка крови.

— Ананий!..

Дмитро упал на колени и обнял голову товарища. На него смотрели стеклянные глаза Анания. В них застыла решительность, с которой он шел на врага…

— Прощай, друг! — Дмитро поцеловал Анания в холодеющие губы, быстро поднялся. Из лесу выехали и стали спускаться с пригорка санитарные повозки. Рядом с одной из них шла Марьянка. Дмитро помахал ей шапкой, указывая на Анания.

«Для чего! Они мертвых не берут!» — подумал он и бросился догонять свой взвод.

Немцы скрылись в улицах поселка. По их пятам в поселок входили богунцы. Стреляли на улицах, во дворах, но бой уже утихал.

Через несколько минут над Клинцами развевался красный флаг.

Пленных обезоруживали. Трофеи были огромны: орудия, пулеметы, винтовки, снаряды, патроны, обоз. У немецкого штаба Щорс допрашивал пленных и одновременно принимал в полк клинцовских рабочих.

У штаба Дмитро столкнулся с Клесуном. Павло прижимал руку к груди.

— Ранен?

— Царапнула пуля… Пустяки!

— А кость?

— Не затронута.

— Пойди, пусть перевяжут.

— Заживет и так.

— Я говорю: иди!.. — Надводнюк помолчал. — А ты знаешь, что у нас уже нет Анания?.. Навылет, в голову… — Он сгорбился и быстро отошел от Павла.

Пораженный неожиданным известием, Павло прислонился к забору. «Навылет в голову»… И не мог представить себе Анания с простреленной головой. Вот он — горячий и сильный — отбивает шкворнем замки на амбарах Соболевского: «Берите! Комитет еще вчера постановил!»… А теперь его нет. Нет товарища, брата… Павло оторвался от забора и медленно направился к школе, где расположился госпиталь.

К крыльцу подъезжали подводы, санитары снимали раненых. Павло зашел в первую комнату. Марьянка в белом халате обмывала раненую ногу молодого богунца. Богунец то улыбался, то морщился от боли. Рану осмотрела сестра, потом Марьянка положила пластырь и перевязала бинтом. Павло заметил, как умело делала она перевязку, и удивился: когда она научилась? Богунец поблагодарил и, слегка прихрамывая, вышел из комнаты.

— Что с тобой, Павлик? — Марьянка побледнела, заглядывая в глаза мужа.