Алексей Десняк - Десну перешли батальоны

— Если бы кто-нибудь сказал мне, что я, офицер армии кайзера, Шульц, буду удирать от своих же солдат, я б его расстрелял! — он сжал кулак и погрозил куда-то в пространство. И вдруг он вспомнил слова: «Не считайте себя гарантированными от революции». Кто их сказал? Когда?.. A-а, это тогда на банкете! Шульц почувствовал, что его щеки горят. Ему показалось даже, что он слышит в комнате звон пощечины. О-о! С каким наслаждением он расстрелял бы этого Бровченко!

Шульц заскрипел зубами. Но… Он вскочил, спрятал в карман деньги, личные документы, проверил револьвер, запер комнату и выбежал на крыльцо.

— Лошадь!..

Солдат подвел оседланную лошадь. Шульц вскочил в седло и помчался по направлению к станции. Судьба роты больше не интересовала офицера. Он, как мог, спасал себя.

Рано утром немцы выступали из Боровичей. Торопливо и тревожно протрубила труба. Рота быстро строилась на улице, солдаты уложили свои вещи на повозки, капрал отдал команду, и рота двинулась в путь. Без песен, без громкого окрика офицера: «в ногу!» — солдаты вышли к оврагу, спустились на шоссе, ведущее к Макошину. Впереди, где-то возле Гомеля, гремели орудия, далекие орудийные выстрелы богунцев подгоняли немецкую роту. Солдаты шли быстрее. В глазах у многих была тревога: «богунцы могут отрезать отступление…» Солдаты шли быстрее и не оглядывались на Боровичи, где они, по приказу господина Шульца, обагрили свои руки кровью невинных крестьян. Карл Нейман уносил в своем сердце горечь. Его потрясло бегство офицера. Теперь Карл раскусил Шульца. Офицер был не только исключительно жестоким, он был трусом. Он привел роту в село, преследовал партизан, расстрелял невинных стариков, избивал солдат, а когда солдаты заявили, что и они — живые люди и имеют свои желания, он испугался, не посмел посмотреть им в глаза и удрал, обманув всю роту. Карл сжимал кулаки, пальцы невольно впивались в приклад винтовки. И где-то в глубине сознания родилось предчувствие, что он еще встретится с господином Шульцем. Какая это будет встреча, Карл не знал, но чувство подсказывало, что они окажутся в разных лагерях. За десять месяцев пребывания на Украине Карл Нейман понял, чего хотят эти люди, которые борются с немцами. Недаром их так жестоко преследовал господин Шульц. Ведь это они хотят, чтоб он, Карл Нейман, стал человеком, чтобы Крупп не смел его выбрасывать за ворота завода и гнать на фронт! Карл Нейман знал, что у коммунистов смелая мечта — отобрать у Круппа заводы и отдать их рабочим. Теперь это уже не мечта! В России рабочий — хозяин завода. Пламя революции горит и в Германии. О-о, Карл Нейман знает теперь, где его место! В предстоящих боях мишенью для его выстрелов будет господин Шульц…

И он шел еще быстрее. Карл Нейман спешил стать в ряды тех, которые уже вышли на баррикады…

В Боровичах — настороженная тишина. За селом плясали зимние ветры и метались отряды гайдамаков. Из-за Десны доносились далекие еще орудийные выстрелы. В сердца боровичан они вселяли надежду, а в сердце Рыхлова — страх. Он торопливо собрал самые необходимые вещи, заставил Глафиру Платоновну надеть свой костюм сестры милосердия (вот когда он пригодился!) и постучал в спальню к тестю. Платон Антонович, желтый, с запавшими глазами, похожий на смерть, как ее рисуют, лежал навзничь на пуховых перинах, сложив свои желтые костлявые руки на впалой груди. Рыхлову ударил в лицо тяжелый, пропитанный домашними лекарствами воздух. Рыхлов открыл форточку. В комнату ворвался раскатистый гул орудий из-за Десны.

— Стреляют?.. — испуганно прошептал Платон Антонович. Рыхлов, скрывая собственный страх, деланно-спокойно ответил:

— Немцы б-большевиков г-громят.

Соболевский долго смотрел на него. На лице появились красные пятна. Вздулись жилы, задрожали…

— Вы… вы… лжете!..

Рыхлов не ответил. Он не слышал этих слов. Ему в эту минуту показалось, что он видит тестя в последний раз, и чем дольше вглядывался в желтое лицо Платона Антоновича, в его серые, безжизненные глаза, тем больше убеждался, что тестю осталось жить считанные дни. Жалости к тестю не было. Это был уже труп. Глафира Платоновна опустилась на колени. Из ее померкших глаз катились слезы. Она всхлипывала. Рыхлов испугался, что у нее начнется истерика, грубо схватил жену за руку. Стеклянные глаза Соболевского смотрели в потолок.

— Ма-ма! — вскрикнула Глафира Платоновна, обнимая Нину Дмитриевну. Рыхлов взял чемодан и направился к дверям.

— Прощайте!

Дом дрожал от орудийных выстрелов. Рыхлов потащил Глафиру Платоновну на улицу. Возле домика Бровченко Глафира Платоновна нерешительно остановилась. Рыхлов сделал несколько шагов мимо ворот, вернулся, вбежал во двор и широко распахнул двери в кухню, где находились Татьяна Платоновна, Ксана и Муся.

— Ненавижу!.. Проклинаю!.. Встречу вашего мужицкого офицера — сам расстреляю!..

Глафира Платоновна проскользнула вперед, с минуту стояла между мужем и сестрой. Перед глазами всплыло желтое лицо отца.

— Проклинаю!

— Вон! — ответила бледная от гнева Муся.

Глафира Платоновна вскрикнула и первой выбежала из комнаты. Рыхлов догнал ее в воротах. Они заспешили по пустым улицам.

…На станции поезда «а Бахмач не было. Поезда шли на Гомель. Вагоны были забиты немецкими солдатами. Остатки кайзеровской армии удирали с Украины. Вскоре прибыл эшелон гайдамаков. Из пассажирского вагона выскочил офицер, прочел надпись на дверях станции и обратился к Рыхлову:

— Мост через Десну далеко?

— Восемь километров. Скажите, господин офицер, как проехать в Киев?

Офицер насмешливо оглядел Рыхлова, потом посмотрел на Глафиру Платоновну.

— Кто вы такие?

Доставая документы, Глафира Платоновна расстегнула пальто, и на ее груди засиял красный крест. Офицер смотрел одним глазом в документы, другим на высокую грудь женщины.

— Предлагаю вам место в моем эшелоне! С богом — против богунцев!

Рыхловы пошли вслед за офицерами.

Выстрелы за Десной судорогой отдавались в сердце Федора Трофимовича. Он не отходил от высокого забора, прислушиваясь к раскатистому грому орудий.

— Городню, должно быть, уже взяли!.. — мелькала у него невольная догадка. — Завтра-послезавтра здесь будут…

Из-за печки он вытащил винтовку, разобрал ее, стал смазывать части. Глядя на отца, и Иван стал чистить оружие. Они делали это молча. Договариваться незачем было, отец и сын без слов понимали друг друга.

Вечером, когда через Боровичи проходил конный отряд гайдамаков, Иван оседлал коня, надел синюю праздничную чемерку, смушковую шапку, стянул грудь патронными лентами и подошел к отцу.

— Там виднее, тато. Благословите!

Писарчук взял коня за повод, снял шапку и с обнаженной головой вывел всадника за ворота.