Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2

«Писателя Карла Ра дека я тоже вряд ли когда-ни­будь забуду,— пополнил Фейхтвангер свой «Отчет о поездке» на второй день процесса.— Я не забуду, ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное худое лицо, обрамленное кашта­новой старомодной бородой, ни как он поглядывал в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический... ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеи­ваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера,— надменный, скептический, лов­кий, литературно образованный».

Даже «превосходство актера » отметил острый писа­тельский глаз, а трезвый, спокойный ум, обогащенный глубокими знаниями, словно заблокировали сталин­ские — черные с обильной желтизной — очи. Не актера поневоле, а прожженного обманщика-лицедея увидел Фейхтвангер на скамье подсудимых. Не ощутил пота­енной трагедии неравного поединка между Вышинским и Радеком.

— ...Так, обвиняемый Радек на допросе от двадцать второго декабря тысяча девятьсот тридцать шестого года,— отлично поставленным голосом читал Вышин­ский,— приводит следующее место из письма Троц­кого... «Главным условием прихода к власти троцкис­тов, если им не удастся добиться этого путем террора, было бы поражение СССР; надо, поскольку это возмож­но, ускорить столкновение между СССР и Германией»,— сделав эффектную паузу, прокурор сослался на соответ­ствующий лист и том дела.

Потрясенный Фейхтвангер — беженец из фашист­ской Германии, чьи книги сжигались на площадях, не обратил внимания на то, что «письмо Троцко­го» только упоминалось, но не фигурировало на этом суде.

— ...Радек, подтверждая показания Пятакова,— ви­тийствовал перед микрофоном государственный обви­нитель,— на допросе от двадцать второго декабря... показал... действовать по указаниям Троцкого, согласо­ванным с германским генеральным штабом (том пятый, лист дела сто пятьдесят второй)...

Фейхтвангер схватился за сердце: за спиной заго­ворщиков стоял не только Троцкий, но весь гитлеров­ский вермахт!

— ...Обвиняемый Сокольников показал: «По окон­чании одной из официальных бесед у меня в кабинете, когда Г. и секретарь посольства собрались уходить, Г. несколько задержался. В это время оба переводчика вышли уже из кабинета. Воспользовавшись этим, Г., в то время как я провожал его к выходу, обменялся со мной несколькими фразами...»

В голове не укладывалось, как могли эти люди, управлявшие важнейшими министерствами, пойти на сотрудничество с заклятым врагом! Одно дело — поли­тическая борьба и совсем иное — шпионаж, тем более террор! А они ничем не брезговали. Действуя по указа­ниям параллельного центра и прямым заданиям агента японской разведки X., обвиняемый Князев проводил диверсии на железных дорогах: крушение военного эшелона на станции Шумиха, во время которого двад­цать девять красноармейцев погибли и столько же полу­чили ранения; крушение на перегоне Яхино — Усть-Катав в декабре тридцать пятого года; крушение на перегоне Бдиновер — Бердяуш в феврале тридцать шес­того.

Взрывы, аварии, отравления! Пятаков дал указания Норкину подготовить поджог Кемеровского химком­бината к моменту начала войны. Все поры государствен­ного механизма были пронизаны изменниками, словно трухлявый пень прожорливыми личинками. Очень даже уместное слово — вредитель.

Приставленная к Фейхтвангеру переводчица сказа­ла, что речь прокурора не обязательно записывать. Все будет напечатано в завтрашних газетах.

Допрос Радека начался на другой день, на утреннем заседании.

В числе своих сообщников он назвал Смирнова, Дрейцера, Мрачковского, Гаевского, осужденных по первому процессу.

— А группа правых? — потребовал Вышинский.

— Само собой, я был с Бухариным связан.

— Даже само собою понятно! — иронизировал про­курор.— Какие вы можете назвать конкретные факты о связях с группой правых?

— У меня была связь только с Бухариным. Том­ского я видел только в тысяча девятьсот тридцать третьем году, когда он говорил очень остро о внутрен­нем положении...

Вышинский задал вопрос о Сокольникове.

Почти теми же словами Радек описал свою встречу с загадочным Г. И продолжительность последовавшей паузы, вместив непроизнесенное имя, была такая же, как у прокурора.

— А вы были за поражение или за победу СССР? — спросил как бы с подковыркой Вышинский.

— Все мои действия за эти годы свидетельствовали о том, что я помогал поражению,— не пожелал отвер­теться Радек.

— Эти ваши действия были сознательными?

— Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда.

В зале прозвучал дружный смех.

Фейхтвангер недоуменно оглянулся. Чему смеялись эти люди? Обмен репликами невольно напоминал детские игры в войну, а ведь речь шла о войне настоя­щей, о судьбах миллионов! Но прокурор упорствовал, доводя почти до абсурда перепасовку короткими фра­зами, за которой только угадывался беспощадный под­текст.

Самоуверенная бесшабашность Радека вызывала смутную тревогу.

— А это был, к сожалению, не сон?

— Это, к сожалению, был не сон,— казалось, Радек дразнит Вышинского.

— А было явью?

— Это была печальная действительность.

— Да, печальная для вас...

Конкретных фактов так и не последовало. Называ­лись фамилии, приводились подробности безумных фантасмагорических планов.

— Германии намечалось отдать Украину,— с непо­нятной веселостью рассказывал подсудимый о пред­полагаемом разделе страны.— Приморье и При­амурье — Японии.

Как бы мимоходом, хотя для защиты это могло ока­заться немаловажным, он упомянул, что собирался пор­вать с заговорщиками, рассказать обо всем в ЦК. Но прокурора ничуть не волновало, почему не реализова­лись благие намерения. Видимо, ему хотелось выставить подсудимого в самом невыгодном свете. И Радек охотно пошел навстречу, потешив заодно публику:

— Не я пошел в ГПУ, за мной пришло ГПУ.

— Ответ красноречивый,— Вышинский определен­но остался доволен.

— Ответ грустный.

Только абсолютно бездарный драматург мог состря­пать такую пьесу. Живая действительность оказалась до ужаса примитивной.

Вышинский . Это измена?

Радек. Да.

Что может быть проще? С этого они могли бы начать.

Вышинский . Сколько месяцев вы отрицали?

Радек. Около трех месяцев.

Государственный обвинитель мог торжествовать за­служенную победу.

Фейхтвангер, далекий от советских реалий, неволь­но пропускал моменты поистине драматические, кото­рые заставили затаить дыхание даже специфическую аудиторию Октябрьского зала.

Карл Радек (писатель, еврей, в прошлом видный деятель Германской компартии) вполне естественно вызвал особое любопытство.