Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Он так увлекся, разглядывая сарбазов, что вздрогнул, когда его плеча коснулся Мурад Алим. Корнейль указал ему глазами на одного из всадников. То был широкоплечий молодой человек в белой чалме и расшитой затейливыми узорами безрукавке. Усы и борода едва пробивались. Богатая сбруя украшала вороного коня, нервно перебиравшего тонкими ногами.

— Мухаммад Аюб-хан! — сообразил кефтан.

В это время откуда-то справа, из-за строений, донесся шум. Он нарастал, и через несколько секунд оттуда высыпала толпа сарбазов. Они бежали к плацу, потрясая зажатыми в руках палками и ножами. Вскоре можно было различить крики: «Долой Хусейн Али-хана!», «Смерть ему!»

Казалось, сейчас град камней обрушится на правителя и его свиту, но он опередил этот миг. Молниеносным движением Аюб-хан развернул коня и стегнул его плеткой. Одно мгновение — и лошадь доставила всадника к застывшей от неожиданности толпе. Молодой афганец соскочил на землю и врезался в гущу сарбазов, не обращая ни малейшего внимания на их ножи и палки.

— Чего шумите?

С разных сторон посыпались восклицания. В этих выкриках можно было разобрать лишь одно — имя полкового командира Хусейн Али-хана.

— Всем молчать! Ну-ка, скажи ты, — правитель ткнул плеткой в грудь пожилого солдата в круглой каракулевой шапочке.

— Чего говорить, сардар? — хмуро проворчал тот. — Не хотим Хусейн-хана! Денег не платит. Ружья продает кому-то. Гоняет людей дом себе строить. Зачем нам такой командир?!

— Не хотим его! Долой Хусейн-хана! — поддержали говорившего другие.

— Хорошо. Я разберусь. Если это правда, он будет смещен, — твердо сказал Аюб-хан и стал выбираться из толпы.

— Хабардар! Берегись! — крикнул Файз Мухаммад.

Он заметил, что к правителю, уже занесшему ногу в стремя, бросился худой сарбаз с высоко поднятой саблей. Она со свистом рассекла воздух, но предупрежденный кефтаном Аюб-хан в последний миг успел отклониться в сторону, и нападавший, потеряв равновесие, упал к его ногам. На него тут же набросились трое солдат, отняли саблю и подняли, скрутив за спиной руки.

— Так… Это что такое? — скорее недоуменно, чем испуганно произнес правитель. — Не трогать его! — махнул он подбежавшим придворным, которые готовы были изрубить покушавшегося. — Под арест. А ты кто, спасший мне жизнь?

Вопрос был обращен к Файз Мухаммаду, но его опередил Мурад Алим:

— Это мой старый друг, сардар. Он приехал издалека. С очень важным делом. К тебе, сардар!

— Хорошо. Приходите вечером. — Аюб-хан круто развернул коня и ускакал.

До вечера Мурад Алим и Файз Мухаммад с сыном бродили по Герату. Внимание тезинцев привлек центр города — Чорсу. Здесь под громадным бревенчатым навесом, крытым рогожей, разместились торговые ряды, где продавались товары из самых разных стран: русские самовары и сахарные головы соседствовали с французскими дуэльными пистолетами, древние манускрипты из Ирана и Аравии — с голландскими подзорными трубами, английские сукна — с китайскими трубками для курения опиума и индийскими шахматами… В чайхане корнейль снова продемонстрировал блистательный процесс своего насыщения, чему еще раз подивились Файз Мухаммад и Гафур.

Плотный обед придал новые силы Мураду Алиму.

— Хотите, я покажу вам кое-что действительно интересное? — спросил он своих спутников и, получив согласие, повел их в окрестности города. Здесь, в местности Газаргах Шариф, где когда-то находилась одна из резиденций гератских правителей, они предстали перед усыпальницей знаменитого богослова XI века Ходжи Абдаллаха Ансари, считавшегося покровителем города и Гератской области. Величественное прямоугольное строение с высокой аркой было сверху донизу облицовано яркими глазурованными плитками различной величины и формы. Гафур, словно зачарованный, застыл перед этим сотворенным из камня великолепием, а потом, робко дотронувшись до отца, чуть слышно выдохнул:

— Как бы я хотел научиться так строить…

Оба офицера широко улыбнулись.

— Многие бы этого хотели. Сейчас таких мастеров нет, — назидательно изрек Мурад Алим.

— Да и время не очень подходящее, — добавил Файз Мухаммад. — Погоди, сынок, тебе еще долго жить. С помощью Аллаха отобьем врага, может, тогда и ты научишься строить, а не сидеть на границе, как я, отбиваясь от инглизи…

Мухаммад Аюб-хан.

После великолепия усыпальницы Ансари их поразила благородная скромность находившейся поблизости могилы эмира Дост Мухаммад-хана, умершего в Герате пятнадцатью годами раньше.

Вечером, оставив мальчика в караван-сарае, корнейль и кефтан отправились во дворец.

Длинный зал, где гератский правитель принимал посетителей, был заполнен народом. Освещенные мерцающим огнем светильников, здесь находились военные и ремесленники, торговцы и крестьяне, пришедшие со всевозможными жалобами и просьбами.

Мухаммад Аюб-хан, в военном мундире со стоячим воротником, сидел в кресле в центре зала. Перед креслом склонился его мирза — секретарь и хранитель печати (ею вместо подписи скреплялись документы), а немного поодаль, на небольшом возвышении, стоял везир. За креслом толпились другие приближенные.

Правитель заметил Мурада Алима и Файз Мухаммада и приказал им подойти поближе.

— С каким же делом ты приехал ко мне издалека?

— Сардар, об этом следует говорить с глазу на глаз, — выступил вперед с поклоном кефтан.

— Тогда подожди немного, — кивнул Аюб-хан.

Он рассудил еще нескольких спорщиков, пообещал двум жалобщикам плети за то, что они тревожат его по пустякам, и велел остальным прийти завтра. Файз Мухаммад тем временем еще раз обдумывал все, что ему предстояло сказать сардару, чтобы как можно меньше задеть его родственные чувства и вместе с тем подчеркнуть чрезвычайную остроту положения. Он размышлял об этом весь долгий путь от Тезина и все же не был уверен, что сможет достаточно убедительно разъяснить этому молодому человеку всю глубину опасности, нависшей над страной и народом.

— Ну, говори, — раздался негромкий, но требовательный голос правителя. Странная вещь: здесь, в торжественной дворцовой обстановке, при неверном свете неяркого пламени, Мухаммад Аюб-хан вовсе не выглядел таким юным, каким еще недавно казался на плацу. Его темные глаза с длинными ресницами смотрели на Файз Мухаммада очень внимательно и даже с затаенным опасением, будто спрашивали: «Что же ты мне привез из своего далека?» Ноздри крупного носа чуть заметно подрагивали, выдавая чувственность натуры, а уже наметившиеся на лице морщины свидетельствовали о том, что и в свои молодые годы этот афганец из эмирской семьи сталкивался на жизненном пути не только с розами.