Александр Бармин - Руда

Гезе приветствовал толпу, как всегда, по-своему: «Глюкауф». Ближайшие кержаки неспешно прикоснулись к шапкам, глядя мимо немца. Женщины поклонились в пояс, без всякого, впрочем, смущения или страха.

Прошли улицей села. В конце проулков, с правой стороны, виднелось большое озеро. Из труб струились сытые жирные запахи праздника.

За Шарташом, верст через пять, Гезе свернул в лес. Должно быть, он не раз бывал здесь рчаньше — не колебался, не искал прохода, вел как по городу. И привел к каменистым холмам, поросшим диким малинником, жимолостью и корявым березнячком.

Егор с облегчением отстегнул пряжки ремней.

Рудознатец начал занятия. Прежде всего он разослал учеников на сбор камней, а когда набрались груды разных каменьев, больших и малых, заставил распознавать их, вспоминать названия.

Потом Гезе вынул из кармана перочинный нож и срезал березовую ветку с развилиной. Ветку очистил от лишних сучков, так что от комля расходились только два отростка в виде недавно упраздненной ижицы.

Фон дер Пален переводил:

— Волшебная вилка — горный инструмент. А кто с ней по горам ходит, тому открывает минералы, руды, воду и прочее. Такая персона зовется: «лозоходец».

Гезе показал, как следует браться за лозу. Надо взять за два конца руками наизворот, а комель обратить кверху.

— Кверху держать, — повторил фон дер Пален за рудознатцем. — Перпендикуляром. Так, чтобы ладони к лицу, а пальцы к земле обращены были. И держать как можно крепче. — Несколько шагов прошелся Гезе сам и сразу же заставил ходить учеников: — Надо примечать то место, где лоза в руках подвинется и верхним концом к земле склонится. В таком месте следует заметку положить или колышек вбить. И так главное простирание жилы узнается.

Егор стиснул ветку изо всей силы — пальцам больно — и ходил старательно.

— Пусть свою лозу покажет, — бормотал он фон дер Палену. — Что он нарошную-то нам изладил?

Когда все трое научились правильно держать лозу и ходить с ней, рудознатец заявил:

— Вот и всё. Так и ищут, без всякого дальнего искусства. Лозу можно делать сосновую, дубовую, из вербы или из другого дерева, какое случится. Многие употребляют, напротив того, железную или медную проволоку или кость, — можно и то, лишь бы наподобие лозы изобразить.

Сказав так, рудознатец нагреб в кучу сухих листьев и сел. Ящичек он поставил перед собой на камне и стал развязывать ремни. Ученики обступили его. Гезе приостановился, взглянул на учеников и что-то недовольно пробурчал.

— Говорит: урок кончен, можно отдохнуть, — перевел фон дер Пален.

Ученики в недоумении отошли. Уселись в стороне на горке и поглядывали искоса на саксонца с ящиком.

— А ведь ничему мы еще не научились, — сказал со вздохом Качка. — Вот выпусти нас одних в горы, разве что найдем? Даже как начать не знаем.

— Тверженье сплошь, — согласился и Сунгуров. — Мне по ночам всё штокверки снятся, а в натуре ни одного не видал.

— И не надо, — беспечно заметил фон дер Пален. — Мне, то есть, не надо, не знаю, как вам. Я инженерный ученик, буду кончать учение по механике. Оно спокойнее и понятнее.

— Ну нет! — Егор стукнул каёлком по камню. — Я из него всё высосу за три месяца. Пусть учит по-настоящему. Мне другого случая во всю жизнь не дождаться. Плохо вот, что немец он. Адька, учи меня по-вашему балакать.

— Языку научиться год надо, а Гезе зимой уедет. Да и когда учиться-то: с утра до ночи «горное художество» долбим, а скоро еще пробирное прибавится.

— Ты самые главные слова только, чтобы я спрашивать мог, что мне надо.

Маленький Качка вдруг привстал, шею вытянул:

— Глядите, ребята, — открыл…

Все посмотрели на рудознатца.

А тот откинул крышку ящика и доставал хлеб, яйца, ветчину, масло, фляжку с жидкостью. Всё это раскладывал на белой салфетке. Вот ящичек и пуст — в нем ничего, кроме еды, не было.

Качка повалился на землю и прыскал, не в силах удержать смеха. Пальцем тыкал в Сунгурова и ни слова не мог выговорить. Фон дер Пален загоготал:

— Ты, Егор, значит, ему поесть тащил, надсажался. Вот так волшебная лоза!

— А ну вас, — отмахнулся Егор и сам затрясся от смеха: — Чур, не мне обратно ящик нести. Адька, как по-немецки «скотина»? Я ему хоть шопотом скажу.

После случая с лозой ученики уже не верили в уменье Гезе находить руды. И надутое чванство рудознатца больше их не обманывало.

Белощекие синицы пульками летали по крепости, забирались в поленницы, в сени домов, пели по-зимнему.

Редкие снежинки падали на мерзлую, крепкую, как камень, землю.

Егор торопился в лабораторию: с утра должны ехать в Елисавет, на железный рудник, а вечером пробирные занятия, — надо припасы химические проверить.

Опаздывал сейчас, потому что забежал на базар купить подошвенной кожи, — сапоги с этими походами горели, как на огне.

Еще когда вперед бежал, видел толпу у края базара. Чем-то она показалась необычайной, да и плач как будто слышен из середины толпы. Тогда не задержался, пробежал мимо. А сейчас пробился плечом — наскоро взглянуть, в чем дело. Передние смотрели вниз, под ноги себе. Военный писарь с трубкой бумаг на плече — чтоб не измяли — поворачивал голову направо и налево, говорил важно:

— Находится в несостоянии ума.

Егор согнулся и втиснулся меж боками двух торговок. Взглянул, куда все глядели, и ахнул: русые волосы, дуги бровей над удивленными навсегда глазами, детские плечи… Это же Лиза Дробинина на земле, растрепанная, жалкая, в грязной одежде, с непокрытой головой.

— Лизавета! — не помня себя, крикнул Егор и рванулся к ней. — Лизавета, откуда ты взялась? Что с тобой? Где Андрей?

Женщина в сером платке стала поднимать Лизу.

— Знакомая тебе? — спросила она Егора. — Вот и ладно. Сказывают, — со вчерашнего дня еще всё бродит по базару да плачет. Так и замерзнуть не долго. Не здешняя она, что ли?

Егор не знал, что и делать.

В лабораторию нельзя опоздать — уедут. И такое дело. Где же Андрей?

— Веди домой, обогреть надо девку, — советовали женщины из толпы.

Егор повел Лизавету в Мельковку.

Дорогой пробовал расспрашивать, но Лизавета ничего не могла объяснить. Только дрожала всем телом да принималась плакать, когда Егор упоминал про Дробинина.

— Мама, кого я привел? Угадай, — сказал Егор матери.

— Кто такая? — с сомнением и не очень дружелюбно смотрела Маремьяна на отрепья девушки.

— Помнишь, про жену Дробинина рассказывал? Она и есть.

Этого было достаточно Маремьяне. Стала хлопотать около Лизаветы, приветила, как родную. Расспрашивала ласково и осторожно, но и ей ничего выведать не удалось.