Александр Бармин - Руда

Он не понял, боялся понять, что такое: «поезжай в Оренбург». Первого встречного писаря спросил, где Татищев.

— Уехал в Орду.

— Надолго?

— Совсем уехал.

— Как совсем?

— Начальником Оренбургской экспедиции.

Егор ошалело хлопал глазами. Всё рушилось.

— Давно уехал?

— Три дня. Вместо него советник Хрущов.

— А что там, в кабинете, Угримов сидит?

— Хрущова замещает.

«Ой, беда!.. Догонять Татищева? — первая мысль. — Да где его догонишь! И думать нечего. Три дня… Кроме Татищева, никому о золоте нельзя сказать. Место хранят Демидовы. Кто же, кроме Татищева, посмеет на них ополчиться? Нет, надо скорей припрятать золото».

Спускался по каменным ступенькам и на каждой задерживал ногу. Пугал и завтрашний день: будет разговор с Юдиным, с Угримовым… Золото оттягивало карман бесполезном и опасным грузом. Для Лизы ничего не сделал. Деньги нужны, много, вот теперь же, а где их взять? Продать бы половину песка на выкуп, да кому продашь? Только попадешься.

Внизу, у крыльца, ждал Кузя. Подбежал, с надеждой заглядывал в глаза, ничего не спрашивал.

— Худо, Кузя. Татищева-то нет.

— Ну, давай как по-другому пытаться, — прохрипел охотник.

— Не знаю, как еще. Одна надежда была.

— К Мосолову идем.

— Ты не был еще у него, Кузя?

— Нет. Один-то я не хотел итти. Как слова к горлу подступят да застрянут — озлюсь, натворю чего. Шибко его не люблю.

— В Шайтанку надо, выходит.

— Здесь Мосолов.

— А Лиза?

— Лиза в Шайтанке. Я там был.

— Как она? Плачет, поди?

Кузя отчаянно посмотрел на Егора и промолчал.

— Ну, идем!

Квартира Мосолова была в демидовском доме за базарной площадью. Просторный двор за сплошным заплотом порос травой. От колодца к двери амбара протянута веревка, на ней висят разноцветные камзолы, епанчи, шубы, просто штуки сукна… Здоровенная баба в синем сарафане колотит прутьями по развешанным вещам. Клочья шерсти, пыль так и летят из-под прутьев.

Егор спросил про Мосолова. Баба зло высморкалась, ткнула, не глядя, рукой на среднее крыльцо, опять принялась выколачивать.

За крыльцом были темные сени, за сенями — кухня. Чисто, просторно. На полу — тканый ордынский ковер, на большом столе — рисунчатая скатерть. Русская печь размером своим напоминала о мраморных обрывах на Чусовой. Пахло суслом. За столом кучер Пуд припал к большому жбану и только глаза скосил на вошедших.

— Прохора Ильича повидать надо, — сказал Егор.

Кучер не ответил. Сопя, запрокидывал жбан всё выше, горло вздувалось и опад а ло от молодецких глотков. Дно жбана задралось выше головы.

— Фу-у! — дохнул Пуд и стукнул пустым жбаном по столу. — Отдыхает Прохор Ильич после обеда.

Пуд тяжело поднялся и ушел за печь. Слышно: стукнули на пол два сапога, звякнула металлическая пряжка, заскрипела под шестипудовой тяжестью кровать.

— Обождем, Кузя?

— На дворе.

Баба всё колотила по шубе. Солнце почти отвесно стояло над головами.

— Мне ехать велено. — Кузя сел по-татарски, на согнутые ноги, закрутил былинку вокруг пальца.

— Куда? — Егор вспомнил, что Кузя ничего еще не рассказал о себе.

— Барка ждет на казенной пристани. До Нижнего. Либо в самый Питербурх, в царицын зверинец.

— Ты царицу увидишь?

— Где, поди! Зверей только сдать.

— А я бы… — Егор не договорил. В голове закрутились мысли — новые и старые вперемежку. Вот случай-то где! Еще удача не кончилась, погоди.

Самой царице в руки золото передать. Да это бы лучше всего. Лучше, чем Татищеву, он же и не хозяин теперь на Урале. Кузя человек надежный. Вот страховиден только малость и голосом своим может царицу напугать. Не допустят, пожалуй? Должны. Если «слово и дело» объявить, как не допустят? Для спасения Лизы он согласится. Ишь, потемнел, как пепел, за три-то дня.

— Когда отправишься?

Кузя насупился:

— Может, и вовсе не поеду.

— Как не ехать? Зверей много везешь?

— Двенадцать разных.

— За них тебе заплатили?

— Только на прокорм дадено. Награда, сулят, тамо будет.

— Поезжай.

— Не знаю.

— Да чего ты-то так сокрушаешься? — вдруг удивился Егор.

Охотник покачнулся и упал лицом в траву, стараясь удержать крик, — не удержал. Хриплый вой вылетел из горла и сразу оборвался. В ту же секунду охотник уже сидел, отвернувшись.

— Кузя…

— Молчи.

Баба с прутьями подошла, поглядела, не пряча любопытства. Вернулась к шубам, принялась стаскивать их в амбар.

— Чего Мосолову баять станешь? — спросил Кузя, не поворачиваясь.

— Про права спрошу. Лизавета не крепостная была. По переписи, как убогая, оставлена на призренье у нас. Всё по закону было, не бродяжка она какая, не нищая.

— А у него бумага.

— То-то что бумага. Коли бумага, — только через суд отбирать. А нам суд дело неподходящее. Мы бедные, нас всегда засудят. Ведь с Демидовым судиться-то.

Помолчали. Рой белых мотыльков метался около опущенной Кузиной головы.

— Кузя, ты судье волчат притаскивал, помню. Рыбу таскал. Тебе бы с судьей поговорить. А?

— Был у судьи.

— Ну?

— Бает: «В царицын зверинец соболя поймал?» — Нет. — «Мне, — бает, — поймай живого соболя, тогда поговорим».

Мосолов принял в кухне. Заплывшие глазки его мигали со сна, он скреб жирную грудь и взлаивая зевал. Но говорил толково, пространно. Он сидел за столом, Егор и охотник стояли перед ним.

— По-твоему, государственная? А мы дознались — нет. Господский, капитана Измайлова, крестьянин деревни Теплый Стан, Новгородской губернии, Новоторжского уезду, Павел, не помню прозвища, ушел без паспорта от хлебной скудости в Сибирь. С ним жена и дочь Лизавета двенадцати лет. Жена дорогой померла, а Павел пристал на Осокина Иргинском заводе. Всё знаем. На том заводе жил он с год, торговал харчевенным. Харчевенная изба была у него середь базара. В подушный оклад по заводу положен был неправильно, вопреки указам о беглых. Потом был он угнан в Орду, в полон взят во время набега ордынцев и из полона не воротился. А дочь его Лизавету отбили, и жила она у приписного к Иргинскому заводу крестьянина Дробинина. В прошлом году вдова капитана Измайлова продала всех своих беглых крепостных людей Никите Никитичу Демидову. Понял?

— Что не понять? — нахмурился Егор. — Ты скажи, Прохор Ильич, сколько за нее выкупу возьмут, если она на волю откупиться захочет?

— Дивно мне, — Мосолов покачал головой, — вот и старуха прибегала, тоже о выкупе толковать. Куда на волю? Какого она состояния будет? Купчиха али посадская? Вот Груздев, Сила Силыч, бывший раб баронов Строгановых — слыхал? — так он, до того как выкупиться, три дома имел, лавку, в Орду свой караван отправлял. Вышел на волю — сразу в купеческое сословие записался, теперь в Билимбаихе первый купец. А ваша девка Лизавета?.. Откуда она такой греховной гордости набралась?