Александр Бармин - Руда

Солнце висело невысоко, как раз против обрыва. Оно было без лучей и цвета такого, что если б кузнецу так поковку раскалить, то непременно б сказал подручному: подогрей еще.

Егор остановился: место было удивительное, — во сне такие видятся. Слушая ручей, стал изобретать. Что если свернуть бересту длинной трубой, укрепить камнями и подвести струю прямо к дернине? Твоя, значит, работа — песок подкидывать, а вода даровая…

Так захотелось испытать новое устройство, что тут же, на ночь глядя, принялся за работу. Сходил за берестой, устроил трубу; струя получилась — хоть колесо вертеть. Уложил внаклон и внахлестку три длинных куска дерна. И давай песок подкидывать.

Песок брал тут же, на дне пади, так что с лопатой и шагу ступать не надо было. Яму выкопал глубокую, песку перекидал много: нравилось, как быстро идет работа.

Отвел струю, подождал, пока вода с дерна стечет. Широкого камня поблизости не было, и Егор, опростав котомку, разложил ее на траве. Над ней и вытряс три дернины.

Собрал мелкий мокрый песок в одну кучку — много его натряслось, — нагнулся, хмуря брови, высунув кончик языка, и сразу же увидел жирно-желтые зернышки.

Отдернул голову, таращил глаза на солнце и часто дышал: «Неужели?..»

Снова нагнулся над кучкой. Заходили зеленые круги — ничего сначала разобрать не мог, потом увидел: есть. Пальцами выбрал одну золотинку, сжал ее. «Неужто не во сне?» Взял золотинку в рот, пальцы тянулись к новой, побольше… А вот еще… и вот… «Золото! Настоящее золото! Нашел!»

Егор бросил желтые крупинки обратно в кучку песка и подошел к самому краю обрыва.

Солнце садилось. Сосны стали невероятного зеленого цвета, а стволы их — как огни. Зубчатые горные хребты вздымались вдали; к ним Егор не пойдет: он нашел то, чего так хотел. Ему стало печально немного. И очень жгло сухие глаза.

Три дня проработал Егор на этом месте у обрыва. По нескольку раз в день вытрясал пластины дерна над котомкой. Песчаный остаток не разбирал по крупинке, а делал по-новому. Брал его в пригоршни и подставлял под струю; воду для этого пускал несильную. Вода выбивала из рук пустой песок, а золото оставалось в руках. За три дня наполнил мешочек из-под соли. И до чего же, оказывается, это золото тяжелое!

Уходя, уничтожил все следы работы. На деревьях у обрыва заметок не сделал: место и так памятное. Тою же падью вернулся к озеру и зарубил две сосны у поворота.

Возвращаться решил по берегу Чусовой. Сплав караванов кончился; теперь много народу пробирается, да народ-то всё такой: бурлаки, лоцманы, таскальщики запоздавшие — хороший народ. До берега — земля демидовская, еще будут заставы. Ничего, теперь повезет во всем, под большую-то удачу. Скорее к Татищеву! Егор очень точно знал, как он рассыплет по столу перед главным командиром песок и будет молчать. Татищев закричит: «Ты нашел? Здесь?..» — А Егор ему: «Кто ж еще? Я ни к чему не годен, что ли»? — Ух, ты! Зд о рово получится.

Благополучно вышел к Чусовой. Стоял на высокой скале, отвесно спускавшейся в реку. Скала подпирала течение и загибала его на камни противоположного берега. Главный вал, который нес коломенки с железом, уже прошел, но вода до сих пор держалась высоко. Кабы не вверх, а вниз по течению надо было пробираться, — лодкой мигом дома был бы.

По крутой тропе в обход скалы спустился к самому берегу. Нарвал попутно пучок дикого луку — его красно-синие цветы торчали из всех трещин на скалах. Почти на уровне буйной воды была небольшая площадка. Егор ее углядел сверху и хотел на ней отдохнуть. У площадки оказался поворот, на котором под нависшим камнем сидел человек. Егор от неожиданности споткнулся. Хотел повернуть обратно, но разглядел — это вогул. В звериных шкурах, в меховой шапке — охотник или рыбак. Не страшно.

— Пача, рума, пача! — крикнул Егор по-мансийски.

Вогул показал старое, морщинистое лицо, приветливо улыбнулся:

— Пача, пача! Здравствуй, друг.

— Да ты по-русски можешь?

— Могу. А что?

— У тебя костерок горит? Как это ты умеешь совсем без дыму огонь разводить? Поучи меня, рума.

— Садись к огоньку.

Егор бросил к костру свой пучок луку:

— Вот и угощенье принес.

Манси ласково засмеялся:

— Рыба печется, скоро готова. Сыты будем, товарищ.

— Слышь, ты Чумпина Степана не знаешь? Вогул тоже.

— Не знаю.

— Знак у него вот такой, кат-пос ваш.

Егор взял у манси нож и на обрывке бересты нацарапал знак — дужка и три прямых черты, выходящие из одной точки и пересекающие дужку.

— Однако не знаю, — сказал манси, внимательно посмотрев на рисунок. — Не нашего роду.

— Разбогател Чумпин, награду получил за рудную гору и знать меня больше не захотел. Я не такой. Скоро разбогатею, а гордиться не буду. Увидишь Чумпина, сказывай ему поклон от Егора Сунгурова. Пускай ко мне приходит. И ты приходи, в крепость Екатеринбургскую. Запомнишь? Как вы ее называете, крепость?

— Не-хон-ус. [36] Не хон-ус — город царя-женщины.

— Вот в нее и приходи. Ты, рума, первый человек, которого я после озера встретил. Верно, приходи, пельменями угощу. Я тебе корову куплю.

— Спасибо, ойка, — засмеялся манси.

— Ты что на лапти глядишь? — Егор тоже за смеялся. — И лапти новые купим.

— Кто-то едет, однако. — Манси посмотрел вверх по течению. Выскочив из-за каменных ребер, в белесой дымке показалось несколько лодок. Людей в них Егор еще не мог рассмотреть.

— Богатые едут, — сказал манси.

— Ты и по прозвищу еще назовешь. Экие глаза! Демидовы, скажи?

— Не знаю.

«Может, и верно демидовские люди», — забеспокоился Егор. Недолго раздумывая, стянул кафтан, лег и накрылся с головой. Манси тихонько пел под плеск волн непонятную песню. «Анта сюнэ, анта сюнэ…» — слышалось Егору.

— Проехали, — сказал манси и засмеялся.

Лодки уже скрылись за поворотом.

— И верно богатые?

— Да. Один очень мягко лежит, старик.

— Ну, богатые на таких лодках не поедут. Побоятся. Рума, скажи что-нибудь по-вашему.

— Зачем тебе?

— А так.

Манси нараспев сказал десяток слов.

— Что значит?

— Значит: «Из святого озера с золотой водой вытекает речка, извилистая, как гусиные кишки».

— Вот как! Баско! «С золотой водой».

— Из песни это… Готова рыба. Бери, гость, ешь.

— А ласточка по-вашему — ченкри-кункри?

— Ченкри-кункри.

Смеялся Егор; смеялся, глядя на него, старый манси.

Больного и желтого, на носилках принесли Татищева к пристани. Советник Хрущов просил разрешения проводить его до устья реки Серебрянки, откуда советник хотел проехать на Благодать.