Александр Лоза - Не изменяя присяге

Откуда в матросах эта жажда не только физического, но и морального унижения офицеров?

Откуда в них эта разнузданность, садистская изобретательность не только в телесных, но в нравственных пытках, которым они подвергали арестованных офицеров?

Он чувствовал: матросы ходили как в угаре, большинство из них совершенно не понимало смысла происходящего.

— Вся психология матросов в этой революционной вакханалии, — пытался рассуждать мичман Садовинский, — была какой-то варварской, ничего, кроме стремления разрушить, ничего, кроме стремления удовлетворить свои животные инстинкты.

В душе Бруно кипели и бушевали страсти, проходящие все ступени бешенства, негодования, чувства мести и звериной тоски. Хотелось выть! Выть от собственного бессилия, от осознания того, что всему свершившемуся нет оправдания.

Служить на флоте он будет, но никогда, никогда он не подаст руки матросу, понимал Бруно.

Все! Между ними легла смертельная, обагренная кровью погибших офицеров, его боевых товарищей, пропасть.

И еще он думал, а вернее, пророчески чувствовал: революция заслонила от него будущее, и его, и Ирины. Надвигается тьма!

Была ли в действительности эта любовь, так внезапно нахлынувшая на двух молодых людей, далекой весной 1916 года? Любовь, сопровождавшаяся грохотом корабельных орудий, воем германских авиабомб и молчаливым холодом напичканных минами балтийских глубин.

Любовь под липами прекрасной Эспланады. Хочется верить — да, была!

Эти двое людей никогда больше не встретятся. Как сложилась судьба Ирины, неизвестно.

А кавалер ордена Святой Анны 4-й степени «За храбрость», лейтенант Бруно-Станислав Адольфович Садовинский будет расстрелян в 1920 году «альбатросами революции».

Но они ничего не знают о своей будущей судьбе. Для них жизнь продолжается.

В Российском государственном архиве Военно-морского флота в Санкт-Петербурге сохранился документ: «Список офицеров и чиновников, выбывших в связи с переворотом».

По данным этого списка, в первые дни марта в Гельсингфорсе было убито 39 офицеров, ранено 6, без вести пропало 6. Четверо офицеров покончили с собой.

Выбывших — курсив мой. Как легко и беззаботно написано — выбыли, словно офицеры выбыли в отпуск или на заслуженную пенсию. Люди были подло застрелены в спину, зверски подняты на штыки или, еще полуживыми, сброшены под лед, а в списке — выбыли!

В этом вся низость и подлость того, что происходило в Гельсингфорсе, да и, как потом выяснилось, во многих других приморских городах России, в ледяном феврале 1917 года.

Думая об этом, переживая это, обсуждая произошедшие трагические события в своем офицерском, товарищеском кругу: с командиром, с мичманом Ворониным, с инженер-механиком Гуляевым, с офицерами других кораблей, Бруно Садовинский приходил к мысли, которая позже стала его твердым убеждением: эксцессы не явились результатом взрыва со стороны матросских масс против командного состава, оказывавшего якобы сопротивление революции. Эти эксцессы не были и следствием озлобленности масс, вызванной слишком строгой дисциплиной и несправедливостями со стороны командного состава, своего рода местью. На флоте, конечно, существовала дисциплина, но она была значительно легче, чем в армии, и сам командный состав флота был в своем отношении к матросам весьма либеральным. Кроме того, понимал Бруно Садовинский, большинство убитых офицеров «мордобойцами» не были, и убиты они были не своей командой. Среди них было много начальников, весьма популярных среди своих подчиненных. И еще, убийцам не удалось перебить все офицерство, по обстоятельствам от них не зависящим, в большинстве случаев — вследствие сопротивления, оказанного им со стороны непосредственных подчиненных убиваемых ими офицеров.

Таким образом, эти убийства не были случайными явлениями, приходил к пониманию всего случившегося мичман Садовинский. Это была кем-то хорошо организованная, оплаченная, преднамеренная диверсия по уничтожению офицеров, с целью нарушить боеспособность Балтийского флота, потому что именно офицерский состав был той силой, которой держался русский флот во время этой войны. Все это было продолжением войны, понимал он, только другими методами. Но кем это было организовано? Бруно вспомнил свои недавние рассуждения о роли Англии в случае победы России в этой войне. Многое из того, о чем он тогда думал, получило в последующем свое документальное подтверждение.

Об английском следе в истории Февральской революции в книге «Гибель Императорской России», изданной в 1923 году, генерал П. Г. Курлов — исполнявший обязанности товарища (заместителя) министра внутренних дел России в 1916 — начале 1917 года, пишет: «Опасность общего положения усиливалась тем, что розыскные органы ежедневно отмечали сношения лидера кадетской партии Милюкова с английским посольством». Ежедневно — курсив мой. Курлов упоминает того самого Милюкова, который вошел в состав Временного комитета Государственной думы, а затем в состав Временного правительства. Именно Англия, в дни Февральской революции, еще до отречения царя, во время войны, изменив своему союзническому долгу, 1 марта 1917 года официально заявила через своих послов, что «вступает в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России». Чуть позже, английский премьер-министр Ллойд-Джордж, приветствуя в британском парламенте свержение Николая II, открыто признавал: «Британское правительство уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война».

Русские офицеры не забыли и не простили убийства своих товарищей. Но русское общество, новая революционная власть России не осудила и не потребовала расследования этих ужасных злодеяний. Никто не был наказан за убийства офицеров!

Кто же виноват в гельсингфорсской трагедии? Даже сегодня, спустя много лет, нет однозначного ответа на этот вопрос. Архивы разведок стран, причастных к событиям февраля — марта 1917 года в России, еще не рассекречены. Участник и свидетель тех трагических событий, чудом избежавший гибели, офицер Российского Императорского флота капитан 2-го ранга Г. К. Граф, служивший старшим офицером эскадренного миноносца «Новик», отвечая на этот вопрос, пишет: «Это высказывание приписывалось одному из видных большевистских деятелей Шпицбергу: “Прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умело руководимый своим командующим, продолжал быть спокоен. Тогда пришлось для углубления революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и был убит адмирал Непенин и другие офицеры. Образовалась пропасть, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции”». Так это или не так, может быть, и большевик господин Шпицберг выдавал желаемое за действительное, сейчас трудно судить. Но, оправдывая все произошедшее, газета Российской социал-демократической рабочей партии «Правда» № 4 за 9 марта 1917 года в редакторской статье «К ответу» призывала: « Товарищи, нет больше царизма, нет больше жестоких и неисчислимых испытаний царского самодержавия. Рабочий класс и революционная армия вырвала из цепких когтей тюремщиков и палачей свою свободу. Еще не остыли жертвы павших в борьбе с Николаем за свободу и счастье народа. Кровь их вопиет. Можно ли забыть черноморских и кронштадтских товарищей-матросов, расстрелянных царскими наемниками? Со дна морей, куда они были брошены, взывает кровь их о мщении. Настал час суда народного. Николай и его холопы должны быть немедленно и прежде всего арестованы и преданы справедливому суду народа». Какой беспредельный цинизм! Какая наглая, подстрекательская и провокационная статья, прикрывающая революционной фразой разгул убийств и бандитизма, оправдывающая бессмысленную гибель сотен и травлю тысяч офицеров, в то время когда идет война и страна воюет с Германией! Невольно задумываешься, а не была ли эта статья, как сейчас говорят, «заказной», оплаченной специальными службами иного государства?