Бела Иллеш - Карпатская рапсодия

Петрушевич взял меня на руки. Под его шубой было тепло и сильно пахло потом. Я заснул. Когда проснулся, мы были уже у самой деревни.

— Дойдешь отсюда сам до дому?

— Дойду.

— И будешь молчать?

— Буду.

— Не забудь: если разболтаешь — я убью няню Марусю.

Стемнело. Окна нашего дома были освещены. Я постучал в одно из них.

— Доктор ушел к больному! — крикнула тетя Эльза.

— Это я, тетя Эльза, я — Геза.

— Боже ты мой! Геза нашелся!

Моя меня с ног до головы борным спиртом, она плакала. Прислуга принесла теплое молоко и яичницу.

— Где ты был? — спросила тетя Эльза, когда я немного пришел в себя. — С самого полудня ищут тебя два дровосека, весь лес обыскали.

— Я заблудился. Очень устал. Вы не знаете, тетя Эльза, кто победил?

— Спи сейчас же! — приказала тетя Эльза.

Было около полудня, когда я проснулся. Рядом с моей кроватью сидел Карой с забинтованной головой. За его спиной стоял Дёрдь — с перевязанной рукой.

— Мы победили? — был мой первый вопрос.

Карой посмотрел на Дёрдя, Дёрдь на Кароя.

— Более или менее, — ответил наконец Карой.

— Раненных много?

Отец с обеда до самого вечера ходил из дома в дом.

Только после долгих расспросов мне удалось узнать от Кароя все подробности битвы.

— Сначала нам не везло, — сказал он. — Русины стреляли в нас, стоя за толстыми деревьями, и мы никак не могли подойти к ним близко. Послали к ним парламентера и предложили сдаться. Но они высмеяли наших парламентеров. «В атаку!» — приказал военачальник венгров Бодор. Мы пошли в атаку и, несмотря на сильный огонь, добрались до дуба, за которым спрятался авангард русин — Легоцкий и Шушляк. Френкель стукнул Шушляка по голове, и Шушляк в ответ на это ударил его ногой в живот. Что было потом? Говорю же я тебе, что папа до самого вечера промывал раны. Но серьезно ранен только Френкель. Одним словом: выбито несколько зубов и расшиблено несколько голов, больше ничего.

— Но в конце концов мы все-таки победили?

— Да, победили. Наши, за исключением Эжайаша Френкели, все уже опять на ногах, русины же не смеют выйти на улицу. Они боятся, что начальник уезда арестует их.

Начальник Сойвинского уезда действительно вмешался в войну детей. Два жандарма ходили из дома в дом и отбирали деревянные мечи.

К обеду вернулся домой дядя Филипп. Осмотрев меня с головы до ног, он нашел у меня небольшой жар и велел оставаться в постели. После обеда, когда Карой и Дёрдь хвастались на улице своими перевязками, дядя Филипп присел около моей кровати.

— Теперь расскажи мне по порядку, как ты заблудился и как попал домой.

Я объяснил ему, какая задача стояла перед «морским десантом» и как я попал на ту сторону горы с двумя вершинами. Пока я говорил, в комнату вошла тетя Эльза.

— Ну, а как же ты добрался домой?

— Я услышал тяжелые шаги, испугался, думал — медведь и начал кричать. Но это был не медведь, а четыре человека.

«Ух! Проговорился!»

— Что это были за люди?

Я молчал.

— Что это были за люди? — повторил свой вопрос дядя Филипп.

— Четверо леших.

— Что-о-о?

— Я говорю: четверо леших. Одежда у них была зеленая, как мох, туфли и шапки красные, а бороды белые и длинные-длинные, до колен. У троих были серебряные мечи, а у четвертого, у которого на голове была корона, висела шпага из чистого золота.

— Что ты врешь, Геза? — перебила меня тетя Эльза.

Но дядя Филипп движением руки заставил ее замолчать.

— Я никогда не вру! — сказал я сердито.

— Это мы хорошо знаем, — успокоил меня дядя Филипп. — Тетя Эльза шутит. Ну, что было дальше? Что делали эти лешие?

— Старший из леших, у которого на голове была корона вместо шапки, подошел ко мне и спросил, что мне нужно в его царстве. Я сказал ему, что заблудился. «Кто ты такой?» — спросил король леших. Я ответил ему, что я племянник дяди Филиппа. «Это племянник еврейского доктора», — обратился тогда король леших к своим подданным. Лешие долго говорили между собой на каком-то чужом языке, наверное по-французски, потом король опять обратился ко мне. «Закрой глаза!» — приказал он. Я повиновался. «Ничего не видишь?» — «Ничего». — «Когда я скажу: „пора“, ты должен считать до семи, после этого можешь открыть глаза и будешь на краю деревни. Но если ты еще раз нарушишь покой моего царства, я убью няню Марусю. Понял? Ну, если понял, тогда „пора“!» Я стал медленно считать до семи и, когда раскрыл глаза, действительно оказался на краю деревни.

— У него сильный жар! — сказала тетя Эльза.

Дядя Филипп отрицательно покачал головой.

— Вот что, Геза. Ты говорил, что в лесу было совсем темно. Как же ты видел, что у леших одежда была зеленая, а туфли красные?

— Как? Как я видел? А разве я не сказал, что у каждого из них был фонарь? Такой же фонарь, какой бывает у шахтеров. У троих они были серебряные, а у короля фонарь был золотой.

— Ну, тогда все понятно. А король леших грозил тебе, что, если ты еще раз вторгнешься в его царство, он убьет няню Марусю?

— Да.

— Все понятно! — повторил дядя Филипп. — Решительно все.

— Ты уверен, что у него нет горячки? — спросила тревожно тетя Эльза.

— Совершенно уверен!

По распоряжению дяди Филиппа я два дня оставался в постели. Когда на третий день я вышел на улицу, многие дети еще продолжали ходить с завязанными головами или перевязанными руками. У меня же был только насморк, которым никак нельзя было похвастаться. Сколько я ни сморкался, никто не знал, что насморк, так же как и раны других, был получен в борьбе за родину.

Я почти ежедневно читал будапештскую газету, которую выписывал дядя Филипп. Карой тоже. Он интересовался отделом «Юмор дня», а я — отчетами о заседаниях парламента. Длинных речей я не читал. Они мне были непонятны и скучны. Но когда попадались сообщения о том, что депутаты независимцы кричали членам правительства: «Лакеи Вены», или: «Вы продаете родину по фунтам», такие места я прочитывал раза три подряд и был счастлив. Я возмущался до глубины души, когда узнавал, что эти «лакеи Вены» осмеливались назвать депутатов национальной независимости «клоунами». Но на свете не было ничего лучше политики.

Когда наступила осень, я узнал, что мой отец согласился с советом дяди Филиппа — «родственника и врача» — и что я буду жить и учиться в Сойве целый год, а может быть, и два. Даже на каникулы я не мог поехать домой. В этот период жизнь казалась мне пустой и грустной, у меня не было никаких радостей, кроме венгерского парламента.

Там весело, там кипит жизнь.

Правительство требовало от страны больше солдат и больше денег для армии. Партия независимости от имени страны ответила: «Ни одного человека и ни одного филера!» Депутаты направо и налево величали друг друга то мерзавцами, то изменниками отечества. Партия независимости боролась блестяще. Неприятно было только, что румынские депутаты тоже боролись вместе с независимцами [11] Из двадцати миллионов населения довоенной Венгрии десять миллионов составляли национальные меньшинства. Из них своих представителей в парламенте имели только югославы, словаки и румыны — и то лишь в ничтожном количестве. . Но вот однажды румынам досталось. Один трансильванский депутат из правительственной партии прямо бросил им в лицо, что они подкупленные враги Венгрии. Относительно сербских депутатов тоже говорили, что они продают Венгрию.