Евгений Марков - Учебные годы старого барчука

— Вы не знаете ещё моих детей, господа, — вмешалась подошедшая княгиня, шепча что-то по-английски каждому из своих. — Вот это Борис, мой старший… Это Нелли, она будет вашею хозяйкою… Вот эта шалунья называется Лина. О, вы её скоро узнаете… А вот эта маленькая букашка, вы не раздавите её, пожалуйста, она такая крошечная, зовётся Бетси… Да, я вам ещё одного кавалера не представила, это у нас мистер Том Пус, — с шутливой улыбкой рекомендовала княгиня, выдвигая к нам по очереди каждого из детей.

Нам так понравился этот добрый разговор нами княгини, казавшейся издали недоступною и гордою, что мы все растаяли счастливыми улыбками. Стало гораздо легче на душе, когда нас повели через новые удивительные залы в детские комнаты и рассадили всех вокруг длинного стола.

Нелли и Лина стали разносить и ставить перед каждым всякие сласти. Седой француз называл это «dinette» и, не сомневаясь, что весь мир обязан понимать французскую речь, острил и болтал с нами без умолку.

Моё щекотливое самолюбие сразу заметило, что угощают только нас, что сами княжата не принимают участия в этой «dinette» и только с каким-то брезгливым любопытством посматривают на истребление сластей дружно чавкающими пансионскими челюстями. Меня это больно кольнуло в сердце, и я тоже отодвинул свою порцию, едва только отщипнув виноградинку. Эти противные княжата, не умеющие говорить по-русски, одетые, как иностранцы, в самом деле воображают, что мы отроду не видали их угощения. Чего они всё топорщатся, рта не раскроют? Велика важность, что князья!

Да вот Карпов рассказывал, что в Крутогорске есть простой водовоз, князь, даже древнего рода, и бумаги все целы… Мы тоже не мещане какие-нибудь, тоже все потомственные дворяне, в бархатной книге записаны, ещё, может быть, древнее их… А богатство их нам не нужно. Всякий откупщик богаче их. Вон Пузин уж наверное богаче, у того такой дворец на Полтавской улице, где ж им до него. Они, право, думают, что делают нам бог знает какую честь, что за стол к себе посадили…

Мне стало всего обиднее, что я припомнил в эту минуту, как мы у себя в деревне принимали обыкновенно Ванечку поповского и конопатую сестру его Евгешу. Да, они положительно смотрят на нас точно так же, как мы смотрели всегда на этого злополучного поповича, на его нанковый сюртук до пятки, на его грубые сапоги и плохо вымытые руки… Да, да, совершенно правда!

Точно так же маменька и гувернантки заставляли нас быть с ними любезными и угощать их, точно так же мы брезгливо жались друг к другу и смотрели с презрительным любопытством, как они поедали наши вкусные куличи, бабы, индейки, не сомневаясь, что они никогда не видали у себя ничего подобного, и что они радуются своему счастию быть у нас и есть у нас… Точно так же не говорили мы с ними ни слова.

Я покраснел до кончика ушей, до белков глаз от этого обидного собственного предположения, и опустив конфузливо свою лобатую голову, перебирал гневною мыслию, какую бы выходку поядовитее отколоть этим зазнавшимся князькам. Должно быть, и Алёша тревожился тем же подозрением. Но он был гораздо находчивее и смелее меня, и, кроме того, в нём была жилка общественности, которая не позволяла ему сидеть молча в компании. Он сейчас же вступил в беседу с Нелли, чьи широко раскрытые голубые глаза в густых чёрных ресницах сразу приковали его к себе.

— Какой у вас большой дом! Это ваш собственный? — храбро спрашивал он у неё.

— Yes… Да… Да… Он наш… — конфузясь, отвечала Нелли, вся закрасневшись.

Она привыкла говорить по-английски и по-французски, и по-русски говорила с некоторым трудом.

— У нас тоже большой дом в деревне… У нас большая деревня, отличная, — хвастался Алёша. — Княжна глядела на него в полном недоумении своими огромными светлыми глазами. — А какой сад у нас прекрасный, если б вы видели! Десятин десять, до самого пруда… — продолжал хвастаться Алёша. — А у вас есть сад?

— Да… Да… Есть… Does he speak of the garden, mistriss Car? — боязливо обратилась она к своей англичанке.

— Yes, my dear… But you must answer in russian, — спокойно заметила седая англичанка.

Князь и княгиня пришли в комнату и с ласковыми улыбками ходили вокруг стола, приглашая есть побольше. Мне казалось, что они смотрят на нас, как зрители на театральное представление, что мы играем такую унизительную роль, как те людоеды-дикари, которых показывали у нас в Шишах, в балагане Троицкой ярмарки, по двадцать копеек за вход. «А это дурачьё, как нарочно, жрёт себе за обе скулы, только челюсти трещат! — молча сердился я в глубине души. — Не понимают, что это стыдно, что все эти надутые княжата в душе своей смеются над нами и воображают, что мы никогда этого не видали! И эта свинья Троянский тоже жрёт себе, как маленький… И не конфузится совсем».

После «dinette» нас перевели в другую комнату, где тоже стоял один длинный стол. Но он был уставлен не сластями, а просто чудесами света!

Я положительно обомлел при взгляде на него. Как ни было взъерошено против неприветливых княжат мальчишеское самолюбие, но тут я всё забыл… Только сказочная фея могла собрать такие восхитительные, такие пленявшие меня вещи посредине этого волшебного стола. Чего только тут не было! Тут стоял раскрытый ящик красного дерева с медною отделкою, полный ослепительно ярких красок, фарфоровых блюдечек, бархатистых кисточек… Тут сверкали невообразимо чудными переплётами разные альбомы и книги, тут торжественно высились роскошные чернильные приборы на мраморных и малахитовых поддонниках, тут даже сияли, будто центральное солнце всех этих изумительных сокровищ, настоящие золотые часы с эмалью в распахнутом бархатном футляре…

Но для чего же всё это? Кому предназначены все эти прелести, от одной мысли о которых голова блаженно кружится?

Кругом стола разложены таблицы лото и ящик с шашками лото уже стоит наготове. Да, не может быть сомнения, что все эти богатства ожидают нас, никого другого… Это выигрыш в лото… Только какому счастливчику придётся воспользоваться ими, — вот жгучий вопрос.

Весь остальной вечер потонул в впечатлениях этой дух захватывавшей игры. Я горел жаждою счастливого выигрыша, как азартный игрок на рулетке в Монте-Карло. Да и все мы были донельзя возбуждены соблазнами, щедро расставленными перед нашими глазами. Часы достались, как нарочно, Арбузову, самому противному из нас. Я этим кровно огорчился, хотя, конечно, молчал. Я был почему-то глубоко убеждён, что верховная справедливость непременно должна была вручить это достойное украшение никому иному, как моему Алёше, умнейшему и добрейшему мальчику в целом мире. Ему, впрочем, достался ящик с красками, что стоило каких угодно часов. Мне французская книга с картинками, иллюстрированные сказки Перро в великолепном переплёте. Это было такое украшение нашей тощей библиотеки, приобретавшейся сообща всеми братьями на остатки тощей казны нашей, и хранившейся в домашнем сундуке нашем в подвале цейхгауза, что сердце моё заранее замирало восторгом, когда я представлял себе изумление и радость старших братьев при виде этого неожиданно свалившегося сокровища.