Дмитрий Дмитриев - Золотой век

— Сейчас, милый тятя. Обнимай. Нет, вперед я тебя обойму.

И красавица Ольга повисла на шее своего старика отца, который плакал слезами радости.

— Дочка, голубка моя, сердце мое, жизнь моя, откуда ты к нам прилетела?

Ольга от объятий отца переходила в объятия матери.

Радость, горе, слезы, смех — все смешалось вместе.

Сергей Серебряков с безмолвием смотрел на эту потрясающую картину; по его исхудалым и загорелым щекам тоже катились тихие слезы.

Но вот первый порыв беспредельной радости прошел.

Ольга познакомила своего отца и мать с Серебряковым, называя его своим братом, своим спутником, своим другом.

Добрые Данило и Марья Ивановна обнимают Серебрякова, называют его желанным гостем, сажают его в передний угол «на место почетное».

Марья Ивановна начинает расспрашивать Серебрякова, задавая ему вопрос за вопросом.

Усталый, измученный продолжительностью дороги, Серебряков отвечал неохотно.

Это не ускользнуло от наблюдательной Ольги.

— Мамуся, сердце мое, милая… Покорми нас прежде и дай немного отдохнуть, а там мы обо всем тебе расскажем, — целуя крепко Марью Ивановну, с улыбкой проговорила Ольга.

— И то, и то — нашла время, старая, вопросы задавать… Прежде надо бы накормить вас и напоить… Уж прости, дочка, за недогадку, и ты, сударь, Сергей Дмитрич, не взыщи на меня, с большой радости поглупела… Никак в себя прийти не могу. Радость безмерная — от такой радости и умереть не трудно. Я сейчас соберу вам пообедать. Сейчас, сейчас…

Марья Ивановна засуетилась.

Скоро был накрыт стол, который ломился под тяжестью вкусных яств.

Марья Ивановна как будто ждала возвращения дочери, эту гостью желанную, и приказала обед приготовить вкусный и сытный.

Серебряков и Ольга, проголодавшиеся в дороге, принялись за еду с аппетитом. На радостях Данило приказал принести из подвала старое, дорогое вино…

Была выпита круговая чара; налили и по другой.

Крепкое вино развязало языки и еще больше развеселило обедавших.

— Дочка, Олюшка, теперь можно мне у тебя спросить? — с такими словами обратилась Марья Ивановна к Ольге, окончив обед.

— Спрашивай, мамуся, спрашивай… Теперь и я, и он с охотой будем тебе отвечать, — сказала матери молодая девушка, показывая на Сергея Серебрякова.

— И мне можно вопросы задавать? — весело улыбнулся старик Данило, раскрасневшийся от крепкого вина.

— Можно, тятя, можно.

— Молви, дочка милая, откуда ты к нам нежданно-негаданно нагрянула, ровно с того света к нам или с неба свалилась? — с любопытством спросила у дочери Марья Ивановна, с нежной любовью посматривая на нее.

— Я и то, мамуся, с того света, — с улыбкой отвечает Ольга.

— Как? — удивилась Марья Ивановна.

— Да так… Издалека я, мама…

— Откуда, дитятко?

— Из Туретчины…

— Из Туретчины, да как же ты туда попала? — в один голос с удивлением воскликнули Данило и Марья Ивановна.

— Тятя и ты, мама… теперь не спрашивайте меня, где я была и что со мной за это долгое время произошло… После — все, все расскажу вам, а теперь, пожалуйста, не спрашивайте.

— Что, дочка, милая, сердечная, или тяжело и больно вспоминать? — вздохнув, промолвил Данило.

— Да, да… И больно, и тяжело… после расскажу…

— Ну, и не надо, не надо, Олюшка, не будем нынче, милая, горем да слезами отравлять наш большой праздник. Ты с нами, и больше нам ничего не надо…

— Завтра все я вам расскажу; ничего от вас не скрою… все узнаете…

— Хорошо, хорошо…

— А теперь ты, тятя, и ты, мама, скажите, что мой жених, что Тимофей, жив ли он, здоров ли? — тихо спросила Ольга.

Отец и мать ее молчали, понуря свои головы.

— Вы молчите! Видно, Тимофей женился на другой, а может, он умер?

— Тимофей умер, — тихо ответила Марья Ивановна, подавляя в себе тяжелый вздох.

— Умер, умер, — горькие, неудержимые слезы полились из красивых глаз молодой девушки.

— Дочка милая, сердечная, не предавайся отчаянью, слезами не вернешь своего жениха, — проговорил Данило, утешая Ольгу.

— Давно ли умер Тимофей? — несколько успокоившись, спросила у отца Ольга.

— Спустя дня три, как ты пропала, и твоего жениха из Днепра вытащили.

— Стало быть, он утонул.

— Какой-то злодей убил его и тело бросил в реку.

— Кому же помешал Тимофей? Ведь он никому не сделал зла? О, отец, я догадалась, чье это дело! Я знаю, кому Тимофей служил помехой, — после некоторого размышления проговорила Ольга.

— Кому же, дочка, скажи?

— Черноусу мешал мой жених. Он, он, злодей, погубил меня и убил моего милого Тимофея.

— А, пожалуй, дочка, ты права. Черноус страшно злобился на Тимофея, да и на нас на всех он был озлоблен. Если и не он сам убил Тимофея, то наверное подговорил убийц, подкупил. Ну, да и его самого кара небесная постигла, — задумчиво промолвил Данило.

— Как, разве Черноус…

— Подох без покаяния, смертный час его постиг вдруг, с вечера не болел, не хворал, а утром на постели увидали мертвым.

— Да, да, тятя… Божий суд свершился… Небесное возмездие постигло злодея… Знай, тятя, и ты, мама, через него, проклятого, и я погибла; через него попала я невольницей в гарем, к турку-развратнику…

— Как, дитятко наше милое, Олюшка… Неужели ты была в гареме, сердечная! — с отчаянием воскликнули вместе Данило и Марья Ивановна.

— Да, мои родимые… три года там выстрадала… Что перенесла, что вытерпела!.. Татары в Киеве, тятя, схватили, свезли в Крым и там продали барышнику невольников… Барышник свез меня в Константинополь и продал в гарем — знатному турку…

— Бедная, злосчастная…

Марья Ивановна громко зарыдала и стала обнимать дочь.

Плакал и старик Данило, слушая рассказ о несчастии Ольги.

— Ну, полно вам, отец и мама, плакать… Видно, такова моя судьба злосчастная… Лихое время промчалось, и я опять с вами, мои милые. — Ольга стала целовать отца и мать, и свои слезы смешала с их слезами.

Ольга при этом рассказала своим отцу с матерью с малейшими подробностями о том, какую она вела жизнь, находясь в гареме у знатного турка; и о том, как спаслась из неволи с Серебряковым; молодая девушка рассказывала и о Серебрякове все то, что от него слышала.

Не скоро успокоились старик Данило и Марья Ивановна, выслушав рассказ дочери.

— Ты-то, господин офицер, как попал в Туретчину, за что на тебя такие нападки? — спросил Данило, когда немного поуспокоился от печального рассказа дочери, у Серебрякова.

— Меня тоже продали, — ответил тот.

— Знаю, что продали, дочка про то сказывала. А за что или зачем?

— Я тоже служил помехою…

— Кому, кому?

— Одному знатному вельможе… имени я его покуда не назову… У меня была невеста княжна… Невеста, на мое несчастие, приглянулась всесильному вельможе. Ну, он и приказал продать меня в невольники, как раба…