Дмитрий Дмитриев - Золотой век

— Мамуся, что же ты молчишь, милая?

— Постой, дочка, постой, никак я с радости и неожиданности не опомнюсь…

— А вы, Марья Ивановна, снимайте со стены икону и благословите нас, — промолвил с улыбкою Сергей Серебряков.

— Да как же это так, вдруг?.. Я, право, не приду в себя… Ты не шутишь, Сергей Дмитриевич?

— Да разве такими делами шутят…

— Отца бы, детушки, подождать… Вот приедет отец, в ту пору вместе с ним и благословлю вас…

— Мама, ты благослови, а отец после благословит…

— Ну, детушки милые, будь по-вашему.

И Марья Ивановна с глазами, полными слез, благословляет св. иконою Серебрякова и свою дочь, поздравляет их, желает им всякого счастья и долгой жизни.

Сергей Серебряков и красавица Ольга стали жених и невеста.

Стали они ждать с большим нетерпением возвращения с дальней дороги старика Данилу, чтобы при нем сыграть свадьбу.

Вот приехал и Данило, только угрюм был старик и нерадостен.

Людская неправда да кривда-лиходейка озлобили его.

Но куда девалась его и угрюмость, когда он узнал, что его дочка-любимка подыскала себе жениха.

Рад был старый Данило такому жениху. Крепко обнял он Серебрякова и голосом, полным признательности и благодарности, проговорил:

— Спасибо, Сергей!.. Ведь теперь я могу тебя так называть?

— Разумеется, разумеется.

— До земли спасибо тебе, не погнушался ты моей дочкой, призрел ее, несчастную, и за это дело на небе и на земле награда тебе будет… Еще раз спасибо! — При этих словах старик Данило чуть не до земли поклонился своему нареченному зятю.

— А мне дозволь теперь звать тебя батюшкой, — проговорил Даниле Серебряков.

— Что же, называй, если тем не побрезгуешь.

— Ну, как же, батюшка, благополучно ли ты съездил: был ли в Москве и в Питере? Разузнал ли про меня? — спросил у Данилы Серебряков, когда они остались вдвоем.

— И в Москве был, и в Питере, и про тебя, нареченный зятюшка, расспрашивал…

— Ну, что же тебе про меня сказали?

— А сказали, что тебя давным-давно на свете нет.

— Как? — удивился Серебряков.

— Да так… слышь, ты утонул в Неве, тело твое вытащили из реки и предали погребению…

— Что ты говоришь, что говоришь!..

— Что мне сказали, то и я тебе, Сергей, сказываю…

— Возможно ли, меня считают умершим?

— Да, и давно вычеркнули из списка живых людей… Я говорил им, доказывал, но мне не верили, меня назвали сумасшедшим и посадили в тюрьму… Вот, слушай, Сергей, я тебе все по порядку и расскажу.

Старик Данило подробно рассказал своему нареченному зятю о своем пребывании в Москве и в Петербурге, не умолчал и про свою беседу с полковым писарем, и про разговор с бригадиром Рылеевым, сказал также Серебрякову и о том, как ему несколько дней пришлось отсидеть в сибирке и как его, наконец, выпроводили из Питера с полицией.

— С первого раза понравился было мне Питер… а теперь и калачом туда не заманишь меня… Положим, не город виноват, а люди… нигде не слыхано, нигде не видано, чтобы живого человека к мертвецам причисляли, а вышло так. Вступился было я за тебя, Сергей Дмитриевич, так ведь мне горло хотели перервать… Ну, уж и люди питерские, нечего сказать, — такими словами закончил старик Данило рассказ о своем пребывании в Петербурге.

— Что же это, Господи!.. Этого еще недоставало, чтобы меня заживо похоронили, — закрывая лицо руками, со слезами проговорил злополучный Сергей Серебряков.

— Ох, не правдой, а кривдой живут люди на белом свете… А ты все же, мой нареченный зятюшка, не горюй… Придет время, и правда-матка осилит кривду-лиходейку… — утешая Серебрякова, проговорил Данило.

— А когда это будет?

— Долго ли, скоро ли, а все же будет…

— Я, я сам поеду в Питер; я докажу им, что я жив… что они напрасно меня причисляют к мертвецам… я буду просить царицу… Она милостива и правдива и прикажет наказать моих недругов, — горячо проговорил Серебряков, возмущенный до глубины души поступком своих врагов; впрочем, у него был один только враг, но зато сильный, могущественный временщик.

— Ох, Сергей Дмитрич, напрасна твоя горячка. До царицы тебя не допустят, но отправят тебя туда, откуда нет возврата, и враги твои сильны, тебе их не осилить.

— Что же делать, что делать? — почти с отчаянием воскликнул Серебряков.

— На время смириться надо, покориться.

— У меня было имя, было звание, а теперь и этого меня лишили. Меня лишали свободы, но оставляли имя, так этого моим врагам мало показалось… они, проклятые, превратили меня в ничто… Ведь это ужасно, ужасно…

Бедняга Серебряков предавался чуть ли не отчаянию, а старик Данило сидел молча и не утешал своего нареченного зятя.

«Пусть поплачет, может, горе свое слезами выплачет», — думал Данило.

Этот разговор Серебрякова с Данилой происходил без Ольги и Марьи Ивановны, обе они заняты были по хозяйству — обед готовили.

И мать, и дочь радовались тому, что свадьба затевается, и еще радовались тому, что Данило благополучно домой вернулся.

Печальный разговор, происшедший между Серебряковым и стариком Данилой, не дошел еще до их слуха.

В домике старика Данилы шли спешные приготовления к свадьбе; суеты и хлопот было много. Данило выдавал свою дочь, красавицу Ольгу, за Сергея Серебрякова.

Священник документов у жениха не спрашивал, да их у него и не было; в то время легко можно было обойтись и без документов при венчании.

Вот настал день свадьбы.

В этот день Серебряков был мрачен и задумчив: да и как было ему не задуматься. Он сам теперь не знал, кто он, что он за человек? У него не было имени, не было звания; гвардейский офицер Сергей Дмитриевич Серебряков не существует более в живых. И благодаря злым людям и кривде-ли-ходейке бедняга Серебряков очутился теперь и без имени, и без звания.

Напрасно утешала его любящая невеста; Серебряков был печален.

— Не утешай меня, Ольга, я самый несчастный человек на свете, — говорил он. — Последний работник, мужик, нищий и тот имеет имя и звание, а я? Я всего, всего лишен.

— Полно, милый, тебе вернут и твое имя, и твое звание…

— Нет, Ольга, нет… Мои недруги меня давно схоронили, они не захотят, чтобы я снова воскрес, — с горькой улыбкой проговорил Серебряков. — Я не знаю, Ольга, как ты решилась быть моею женой, ведь я отпетый и погребенный, — добавил он.

— Успокойся, Сергей, ты слишком озлоблен.

— А кто меня довел до этого, кто?

— Знаю, милый, люди… Но не все же люди злы… есть и добрые, хорошие…

— Все злы, все… Зло на земле свило себе гнездо… Впрочем, оставим про это, Ольга… Пусть этот день будет у нас одной радостью… Долой печаль!

— Вот и давно бы так, мой милый, а то и в самый день нашей свадьбы ты хотел остаться таким суровым и озлобленным. Я постараюсь, Сергей, своею любовью прогнать твое озлобление и суровость… Постараюсь, чтобы Божий мир опять стал для тебя прекрасным.