Дмитрий Дмитриев - Золотой век

— Так, так, почтеннейший, офицер Серебряков точно служил в нашем полку; вот его графа, тут весь послужной список офицера Серебрякова вписан, вот, — писарь в подтверждение своих слов ткнул свой жирный палец на одну из страниц книги.

— А теперь разве не служит у вас Серебряков? — спросил у писаря Данило, притворяясь, будто ничего про него не знает.

— Может, и теперь служит, только не у нас, почтеннейший, — с глупою улыбкой ответил писарь.

— А где же?

— Там, на небе, где нет ни печали, ни воздыхания.

— Как, разве офицер Серебряков?..

— Помре…

— Как, не может быть, не может быть!

— Если грамотен, то читай, — писарь опять ткнул пальцем в раскрытую книгу.

— Читай ты, господин писарь, читай…

— Ну, слушай, почтеннейший, написано так: такого-то года, такого-то месяца и числа. Из реки Невы вытащено тело утопшего некоего человека… после тщательного осмотра медиками утопшего и на основании свидетельских показаний было признано и удостоверено, что утопший офицер гвардии Сергей Серебряков…

— Не может быть, Серебряков жив, он и не думал тонуть! — воскликнул удивленный старик Данило.

— Как? Кто жив? — спросил у него удивленный, в свою очередь, полковой писарь.

— Серебряков жив; я это отлично знаю… жив…

— Может, и жив, только не тот, а другой какой-нибудь Серебряков, а наш утонул и давным-давно похоронен…

— Да жив же, я говорю, жив! — горячился Данило.

— А ты, почтеннейший, почем знаешь, что он жив?

— Как же мне не знать, когда он живет со мною, в моем доме…

— Кто, кто живет в твоем доме?

— Да офицер Серебряков…

Старик Данило в своей горячности совсем забыл предосторожность, и что этих слов, то есть открывать, что у него живет Серебряков — не надо бы.

— Да ты, видно, почтеннейший, не в здравом уме, что ты за чушь несешь? Вишь, офицер Серебряков живет у тебя, когда его давно, говорю, похоронили…

— Странно, непонятно…

— Сам сознаешь, почтенный, что говоришь ты странные слова… Про умершего и погребенного говоришь, как про живого. Видно, у тебя голова побаливает; даю добрый совет полечиться… полечись…

— Я здоров, мне нечего лечиться…

— Говорю, почтеннейший, не мешает тебе полечиться… Ну, прощай… ступай, мне недосуг из пустого в порожнее переливать… Ступай, не проедайся…

Полковой писарь опять заскрипел пером.

— Как это живого человека в мертвецы записали? — каким-то упавшим голосом проговорил старик Данило. Он был не только удивлен, но даже поражен; Данило никак не думал, что его жилец, офицер Серебряков, столько претерпевший разных несчастий и бед, в конце концов будет еще признан умершим, похороненным и таким родом вычеркнут из списка живых людей.

— Ну, ну, уходи, почтенный, а то начальство тебя здесь застанет и прикажет упрятать тебя, раба Божия, в сумасшедший дом… Уходи, пока цел и невредим, — посоветовал полковой писарь старику Даниле и отворил ему дверь.

— Я… я уйду…

— Да, да, уходи, пожалуйста. Уходи от греха… С тобой как раз беду наживешь… Прощай!

Данило вышел, понуря свою голову, из полковой канцелярии.

— Что же это? Как же? живого человека называют мертвым. Сергей Дмитриевич живехонек, а про него говорят, что давно его похоронили… Может, писарь спьяну болтает… да нет, он и книгу показывал… В книге прописано, что тело Серебрякова вытащили из реки Невы, отпели и похоронили… Не понимаю, решительно ничего не понимаю… Может, ошибка какая вышла — надо сходить в канцелярию обер-полицеймейстера…

Данило попал в недобрый час; начальник полиции за что-то сильно распекал писарей своей канцелярии; ругал их по-всячески, не стесняясь в выражениях…

— Тебе что надо? — не спросил, а крикнул Рылеев на вошедшего в канцелярию Данилу.

— Мне бы повидать господина обер-полицеймейстера. — робко ответил старик.

— Ну, я обер-полицеймейстер, говори, что надо. Да ты, видно, приезжий, если меня не знаешь?

— Так точно, господин обер-полицеймейстер, я приезжий.

— Откуда?

— Из Киева.

— Ну, сказывай, что тебе надо? Только скорее.

— При всех мне не хотелось бы.

— Что, или секретное дело?..

— Так точно, ваше превосходительство!..

— Ну, следуй за мной.

Рылеев првдел Данилу к себе в кабинет и, развалясь в кресле, грубо промолвил:

— Ну, рассказывай, объясняй свой секрет…

Бригадир Рылеев был сильно не в духе, он тяжело дышал, и лицо его то бледнело, то краснело, глаза сверкали гневом.

Данило не сразу нашелся, как заговорить с начальником полиции о Серебрякове.

— Что молчишь, пришел секрет сказывать, так сказывай, нечего зевать!..

— Мне хочется узнать, проверить.

— Не мямли, что узнать, что проверить, говори скорей, мне недосуг!..

— Надо мне узнать про офицера Серебрякова.

— Про какого Серебрякова, что узнать?

— Про офицера гвардии Серебрякова.

— Ну, ну, не мямли, говорят тебе!..

— Про него, ваше превосходительство, мне сказали, что он утонул в реке Неве и что тело его вытащили и похоронили. А Серебряков живехонек.

— Постой, постой, дай припомнить.

Начальник полиции начал тереть свой большой лоб, думая, что это ему поможет вспомнить давно прошедшее дело о Серебрякове.

— Так, так, припомнил… Серебряков. Ну, так что же, что тебе надо, в чем же твой секрет?

— Мне сказали, ваше превосходительство, что Серебрякова похоронили?

— Ну, похоронили, тебе-то что же?

— А он жив.

— Что? Кто жив?

— Офицер гвардии Серебряков.

— Что такое, Серебряков жив?

— Так точно, ваше превосходительство, живехонек.

— Что же, ты видел его, что ли? — не спросил, а как-то прохрипел Рылеев.

— Да, он со мной живет.

— Серебряков с тобой живет? Вот оно что. Как я не знал, что мертвые могут жить с живыми. Что же, офицер Серебряков пришел к тебе с того света? Ну, говори, глупая твоя голова! — кричал Рылеев.

— Он был в неволе у турок и с моей дочерью спасея; живет теперь со мной, — робко ответил старик Данило, удивляясь, за что на него сердится начальник полиции.

— А ты-то где живешь?

— В Киеве, ваше превосходительство.

— Нет, тебе место в сумасшедшем доме, туда мы тебя скоро и отправим.

Проговорив эти слова, Рылеев позвонил и быстро вошедшему полицейскому офицеру, показывая на беднягу Данилу, проговорил:

— Запереть в сибирку!..

Старик Данило недуманно-негаданно очутился в сибирке, под замком.

Сибирка — это тюрьма для одиночного заключения, что-то вроде темного, холодного чулана. В сибирку обыкновенно сажали для исправления и вытрезвления пьяных, поднятых на улице, воров и вообще лиц, совершивших неважные преступления; сибирки существовали в съезжих домах и кварталах.

Ни за что ни про что продержали беднягу Данилу в сибирке дня три.