Дмитрий Дмитриев - Золотой век

— Приятно, граф Петр Александрович будет вам, если я княжну назначу к моему двору фрейлиной? — милостиво спросила императрица у графа Румянцева-Задунайского.

— Ваше величество, я так рад. Здесь, в Питере, она скоро найдет себе жениха по сердцу.

— Делаю это я, как уже вам сказала, не для того, чтобы князю Платону Полянскому сделать приятное… я хочу спасти молодую девушку от неприятного ей брака — это первое; а второе — хочу вам сделать приятное: вы, граф, заинтересованы судьбою княжны Полянской, — с своей обычной, приятной улыбкой проговорила императрица Екатерина Алексеевна.

— Приношу вашему величеству великую благодарность и за себя, и за княжну Наталью, — с низким поклоном, радостным голосом проговорил граф Румянцев-Задунайский. Он любил и жалел княжну Наташу и, как уже знаем, много печалился о том, что князь Полянский просватал ее за графа Баратынского, про которого шли самые дурные слухи.

Назначение фрейлиной княжны должно было отложить на некоторое время свадьбу с немилым ей человеком.

— Когда, граф, думаете вы выехать на Дунай? — меняя разговор, спросила государыня у Румянцева-Задунайского.

— Жду на то приказаний вашего величества.

— Не спешите, погостите у нас… Через несколько дней пойдет новая опера с несравненной Урановой, впрочем, теперь уже Сундуковой, и я вас, граф, приглашаю в свою ложу.

— Примите, всемилостивейшая монархиня, мою верноподданическую благодарность, — граф Петр Александрович преклонил колено перед императрицей.

Находиться в императорской ложе в присутствии самой императрицы была большая честь.

Прошла неделя, как красавица Уранова была обвенчана с Сундуковым, назначен был в Большом театре парадный спектакль; шла опера, модная того времени и любимая «cosa rara». В театре присутствовала императрица и двор. В ложу государыни были приглашены граф Григорий Григорьевич Орлов, молодой генерал Григорий Александрович Потемкин и фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский. А граф Безбородко сидел, по обыкновению, в крайней ложе бельэтажа.

Первые ряды кресел занимали аристократия и генералитет; остальные места в театре были переполнены сверху донизу избранной публикой.

Когда Сундуковой надо было петь лучшую арию оперы, она ловко вынула из ридикюля кошелек с деньгами, подошла к самой рампе подняла кошелек кверху и, устремив на Безбородко свои красивые и лукавые глаза, с саркастической улыбкой пропела следующее:

Взрыв гомерического хохота и громкие аплодисменты заглушили оркестр.

Граф Безбородко был умен и хитер, он тоже громко хохотал, аплодировал и первый потребовал повторения этого немудреного, но колкого для него куплета.

Куплет по общему желанию был повторен не один раз.

Императрица аплодировала и смеялась, смотря на сцену и на Безбородко.

Во время антракта государыня потребовала в свою ложу Безбородко.

— Ну, граф, как понравилась вам опера? — значительно посматривая на Безбородко, спросила у него императрица.

— Этой оперой я всегда восхищаюсь, ваше величество, — не моргнув глазом, ответил Безбородко.

— Ну, а как, граф, вам понравились слова либретто «перестаньте льститься ложно»? — говорила государыня улыбаясь. — Не правда ли, граф, что даже самые деньги не могут склонить к любви? По куплету видно, что на деньги все можно купить, только не любовь…

— Точно так, ваше величество, для любви «нужно не богатство, но младость и приятство», — подавляя в себе вздох, промолвил граф Безбородко.

— Советую вам, граф, этого не забывать.

— Слушаю, ваше величество.

На другой день после спектакля граф Безбородко прислал Сундуковой роскошную шкатулку с бриллиантовыми вещами.

Этот подарок был принят.

Но актриса Сундукова была умна: она поняла, что «за бриллианты сильных покровителей прекрасные женщины отплачивают иногда жемчугом слез», и сочла более благоразумным оставить Петербург и выхлопотала себе у императрицы перевод на московскую сцену.

Между тем княжны Полянские жили, или скорее, гостили, в ярославской вотчине и не особенно скучали. Княжен умела развлекать веселая и словоохотливая Таня, приемыш приказчика Егора Ястреба и его жены, доброй старушки Пелагеи Степановны.

Особенно красавица Таня развлекала княжну Наташу, рассказывала ей разные были и небылицы, забавляя убитую горем княжну своею веселостью, своими прибаутками и смехом.

С ней и княжна Наташа становилась веселее.

Молодые девушки, несмотря на огромную разницу в происхождении и образовании, скоро сошлись, подружились; княжна простую девушку считала чуть не подругой.

Княжна Наташа рассказала откровенно Тане про свою любовь к молодому гвардейскому офицеру Серебрякову и какое несчастие принесла им обоим эта любовь; не умолчала княжна и о том, что ее насильно снаряжают с немилым женихом под святой венец.

— А зачем, княжна, идти: ведь через такой венец жизнь свою погубите, — выслушав рассказ княжны Наташи, промолвила ей молодая девушка.

— И не пошла бы, Таня, да говорю, неволят идти.

— Кто неволит-то, отец? И его не слушайте, княжна. Право, не слушайте.

— Что ты говоришь, Таня? Разве можно отца не слушать? Ему я должна повиноваться…

— Княжна, голубушка… Знаю я, что отцу с матерью следует повиноваться; а также и то знаю, если вы пойдете под венец с немилым суженым, то себя погубите. Не жизнь ваша будет, а одна мука. Примеров тому, княжна, не мало.

— Видно, такова моя судьба, Таня… Надо покориться. Против своей судьбы не пойдешь! — с глубоким вздохом проговорила княжна Наташа.

— Что, княжна, пенять на судьбу, когда вы сами на погибель идете…

— И не пошла бы, Таня, да велят.

— Будь у меня отец, и, если бы он стал меня неволить под венец идти с постылым, не послушала бы я его, что хошь он, то со мной и делай, а не пошла бы.

— Против своей судьбы, милая Танюша, не след идти, — возразила молодой девушке княжна Наташа.

— Какая тут судьба, а просто запугали вас. Да еще скажу вам, княжна, любите вы своего друга милого, да не совсем.

— Я… я не люблю Сергея Дмитриевича! Что ты говоришь, Таня, да я живу им одним! — с легким укором проговорила княжна Наташа. На глазах у ней появились слезы.

— А если любите, то зачем же и себя, и его губите?..

Тут разговор молодых девушек был прерван приходом княжны Ирины Алексеевны; судя по веселому лицу старой княжны, нетрудно было догадаться, что она чем-то обрадована.