Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Огромный немец стоял навытяжку, выкатив глаза. Лицо его медленно, начиная со лба, покрывалось бледностью.

– Прошу садиться, – милостиво разрешил Арсеньев, выдержав достаточную, на его взгляд, воспитательную паузу.

Ровным шагом, как положено по уставу, кладя на пол целиком огромную свою ступню, гремя шпорами на весь кабинет и даже канцелярию, барон пошел к стулу.

«У канцеляристов, наверное, бумаги на столах подпрыгивают», – подумал Максим, поглядывая на немца. Он ему сразу не понравился. С первого взгляда… Не понравились его белесые свинячьи ресницы под узкими светлыми бровями, белая, почти прозрачная кожа, пустые оловянные бесцветные глаза, массивная шея и узкий лоб с ниспадающими на него прядями редких белокурых волос. Не понравилась его механическая походка, не понравился он весь…

Между тем вошедший ротмистр, прижав строго по правилу левой рукой шляпу и палаш к неподвижному корпусу, подошел к стулу, коротким движением отвел палаш и, сев совершенно прямо, стал есть глазами начальство.

Голицын жалостливо глянул на Максима и тут же отвернулся к окну, недовольно сморщив нос: «Не мог к другому командиру направить, – неприязненно подумал о немце. – Ну да ничего, в обиду не дам! – стал успокаивать себя. – …И службу парень лучше поймет…»

– Господин ротмистр! – гремел в кабинете голос полковника. – Вам в ученье отдается сей юноша, сын боевого командира и кавалера, прошу вас сделать из него опытного кирасира, а в последующем – и офицера, способного постоять за честь России и лейб-гвардии Конного полка… – Барон, словно заводной, кивал головой. – А за манеж спрошу с вас отдельно, – закончил на строгой ноте Михаил Андреевич. – Идите, и завтра чтоб юнкер был обмундирован и приступил к службе. Жить будет в казарме, успеет еще на мягких постелях понежиться…

Голицын не думал, что прямо сегодня его воспитанника заберут, но перечить не стал. «От жены, конечно, получу выговор», – со вздохом подумал он, подходя к Максиму и обнимая его за плечи.

– Отца у тебя нет, я стану заместо него! – значительно взглянул на немца: «Авось, не посмеет обидеть…» – как-то по-солдатски подумал он. – Ну что тебе еще сказать… Служи достойно!.. – перекрестил его князь.

На улице Максима пробрал холод – весна выдалась поздняя, ночью ударяли крепкие заморозки, и снег таять не желал. А может, знобило его от волнения.

Плац, через который они проходили с Вайцманом, был не просто чистый, а вылизанный.

– Делать мне нечего, как юнкерами заниматься, – услышал Максим недовольное бормотание немца. – Скоро надо проверку обмундирования проводить, амуниции и оружия, – бурчал тот себе под нос, – а тут новое задание… а еще предстоит осмотр повозок произвесть и ковку лошадей проследить, – стал загибать ротмистр пальцы, видно для того, чтобы новый рекрут понял, сколько у командира дел, и не вешал на него новых проблем. – Только и сиди над эскадронными ведомостями и списками. – Наконец пришли они на квартиру ротмистра, которую он снимал у какого-то купца.

Барон, расстегнув колет, тяжело опустился на диван, разом застонавший под его грузным телом, и велел денщику мигом позвать вахмистра и унтера Шалфеева. Рубанову сесть не разрешил. Пока денщик исполнял поручение, ротмистр придирчиво осмотрел уставшего будущего кирасира и явно остался чем-то недоволен. Взгляд его и весь вид как бы говорили: «Поблажек от меня не жди… Узнаешь почем фунт лиха, как любят выражаться русские».

– Кирасир не должен сутулиться, – с остзейским акцентом начал он. – И глядеть на начальника должен прямо, весело и преданно, как положено по уставу…

Максим попытался смотреть по уставу, но что-то у него явно не получалось. Скорее всего, не хватало веселья и преданности! Барон, недовольно щурясь, прошелся по комнате, обмахиваясь платком.

– Где этот чертов вахмистр! – не успел произнести он, как в дверь постучали, и на пороге возник запыхавшийся «чертов вахмистр», а за ним маячили фигуры денщика и унтера… Причем денщик, расталкивая остальных плечами, первым порывался доложить об исполнении приказа.

Но вахмистр, отстранив настырного денщика – высокого и худого хохла с загнутыми книзу усами, переступил порог и, глядя прямо и делая веселую и преданную рожу, громко и четко доложил: «Честь имею явиться, ваше высокоблагородие!».

Вайцман благосклонно кивнул головой и торжествующе поглядел на Максима – «Вот как надо!» – казалось, говорило его лицо, – а затем поманил пальцем унтера, подбежавшего к нему и вытянувшегося во фрунт.

– Желаю тебе поручать сего юнкера строю и езде обучать!

– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – рявкнул унтер, не поняв толком, что сказал ротмистр.

– А особо подготовь его к пешей экзерсиции – к стойке, поворотам, маршировке тихим и скорым шагом по метроному. Это есть самое главное!.. Этот унтер, господин юнкер, является эскадронным флигельманом – ставится на учении перед строем как живой образец, с которого все должны копировать каждое движение и тщательно выполнять приемы. Он-то научит вас выправке позитуры и правильному шагу. – Достал из кармана внушительный хронометр. Лицо его засветилось вдохновением. – А ну-ка, унтер, покажи рекруту… – И полчаса с удовольствием, до пота, гонял его по комнате медленным и скорым шагом. – Ногу выше, носочек тяни – хорошо-о! – блаженствовал ротмистр. – Вот так, господин юнкер, каждое движение полировать надо… Часами! Это вам не пажеский корпус, а лучший эскадрон Конногвардейского полка. Вольно! – остановил выдохшегося унтера и обратился к нему: – Научишь, конечно, рубке палашом, езде в одиночку и строем, уходу за конем, да чтобы сам не только кормил и чистил, но и гриву выщипывал, хвост подрезал и щетки подпаливал… И ежели плохо мне его обучишь, – заорал, картавя, – шкуру спущу, мерзавец, и галуны срежу. Чтобы он у тебя все знал, как «Отче наш» русские знают. Ступайте! – устало бросился на диван.

На улице кирасиры расслабились и перестали казаться тупыми дураками.

– Строгий командёр! – утер пот со лба Шалфеев.

Пройдя полковой двор, вахмистр, унтер и Рубанов оказались в просторной казарме с двухъярусными койками.

– Сейчас место сыщем, – чесал в затылке вахмистр. – А тебе, Шалфеев, завтра приказ принесу. Нынче неохота еще раз к командиру идти, а то и меня маршировать заставят, – хохотнул он. – Унтер болезненно поморщился и потер ноги. – Заниматься будешь с утра до обеда, – продолжил вахмистр, – после обеда пусть уставы учит, а вечером – приводит себя в порядок к следующему дню. Ну, прощевайте! – ушел он в свою каморку.

Обмундировка на следующий день, конечно, не поспела – подобрали ее через два дня. Форма рассчитана была на крупного мужика, поэтому висела и морщила на юном худом теле вновь испеченного юнкера. Но Рубанов все равно был горд и доволен. Не видя рядом эскадронного командира, он воспрял духом и любовался своим белым колетом, ботфортами и черной кожаной каской с высоким плоским гребнем из черной конской щетины. Черная же с красным кантом двадцатипятифунтовая [6] 10 килограммов. кираса показалась Максиму тяжелой, но Шалфеев сказал, что пока одевать ее не придется. В учебе она не нужна. Так как погода не баловала, Максим получил еще и шинель из некрашеного сукна, которую полагалось одевать под кирасу. Кроме того, для работы в конюшне выдали однобортный китель, схожий с офицерским сюртуком, пошитый из белого коломенка – плотной полотняной ткани типа парусины – и фуражку с околышем приборного цвета и белой тульей. На околыше стояли литеры и цифры, обозначавшие номер эскадрона: «2 э» – значилось на фуражке Рубанова. Кроме белых лосин выдали также серые походные рейтузы, подшитые черными кожаными леями.