Наташа Боровская - Дворянская дочь

Моя свекровь очень тонко это почувствовала. Я ничуть не сомневаюсь, что в других исторических обстоятельствах из нее получилась бы столь же превосходная фрейлина царицы иудейской, какой Вера Кирилловна была при императрице российской. У нее была величественная осанка, а горящий взгляд ее черных, как уголь, глаз был исполнен надменности. Я, как и прежде, оставалась с ней неизменно почтительной. Однако различия в нашем происхождении, которые свекровь проглядела в двухкомнатной квартирке без прислуги, стали до боли очевидными здесь, в элегантной обстановке богатого особняка.

Когда я, услышав о ее предстоящем отъезде, вежливо заговорила о своей надежде на то, что она поселится в Париже, она ответила, что у ее сына и без нее достаточно проблем в устройстве семейной жизни. Ее брат Натан Гольдштейн добился к тому времени неплохих успехов в Соединенных Штатах, и она решила через несколько месяцев переехать к нему. Я подозреваю, что Алексей встретил это известие даже с большим облегчением, чем я. В один из первых дней ноября он усадил свою мать в поезд, а в начале 1921 года она эмигрировала в Америку.

С отъездом Сары Хольвег Вера Кирилловна получила возможность открыть двери нашего дома для делегаций доброжелателей, о которых говорил мой муж. Я принимала их после обеда. По утрам же я диктовала своей секретарше из Центра письма для рассылки в разные страны. Наша новая квартира должна была быть готова в середине ноября. Мы уже даже наняли горничную. Однако по мере того как полуторамесячный период моего отдыха подходил к концу, мною стали овладевать смешанные чувства. С одной стороны, я стыдилась той роскоши, в которой сейчас жила, и своей праздности. С другой же, я не испытывала особого желания возвращаться к семейной жизни.

С лип, окружавших газон, облетели увядшие листья, и, просыпаясь по утрам в шелковой постели в комнате, так похожей на комнату тети Софи, я представляла себе, будто нахожусь в Веславе. Вот сейчас, думала я, он выйдет из своей комнаты и появится здесь, розовощекий, гладко выбритый, сильный и лоснящийся, как чистокровный охотничий конь — гунтер, которого точно так же приятно гладить по голове…

Однажды утром, в самом конце моего пребывания в доме миссис Уильямсон Вера Кирилловна вошла ко мне в комнату с таинственным и взволнованным видом и сообщила, что моя секретарша простудилась и потому не смогла прийти.

Я хотела было пойти погулять с ребенком по Булонскому лесу, но Вера Кирилловна сказала, что погода нынче прескверная.

— В любой момент может пойти дождь. А в доме так холодно, — добавила она, — что вы могли бы надеть бархатный халат.

По ее настоянию, показавшемуся мне довольно странным, я облачилась в самый роскошный из своих robes d’intérieur [56] Домашний халат (франц.) . , сшитый из алого бархата с оторочкой из меха горностая вокруг шеи, на рукавах и по подолу. Он ниспадал до пола так, что получалось подобие небольшого шлейфа.

— Вы выглядите просто восхитительно, — заявила Вера Кирилловна. — Ваша фигура пополнела и стала женственнее. Кожа у вас по-новому расцвела. Вам нужно лишь чуть припудрить носик — вот так. Теперь добавим капельку губной помады, чтобы подчеркнуть блеск ваших глаз. Прекрасно!

— Вера Кирилловна, с какой стати я должна пудриться и красить губы в десять часов утра, если мы никого не ждем? — спросила я в полнейшем недоумении.

Вид у нее между тем стал еще более таинственный и взволнованный. В это время раздался звонок в дверь, и она, извинившись, вышла.

Моя комната находилась в задней части дома на противоположной стороне от прихожей. Я не могла разобрать слов, но от звуков раскатистого мужского голоса сердце мое бешено заколотилось. Я отошла к застекленной двери и, ухватившись за холодную бронзовую ручку, неподвижным взглядом уставилась на газон, по которому ветер гонял опавшие листья.

Я не повернулась в сторону Веры Кирилловны, когда она снова вошла ко мне в комнату.

— К вам посетитель, деточка, — объявила она торжественным тоном.

— Посетитель? В этот час? Кто же это может быть?

— Некая… важная персона.

— В мои обычаи не входит принимать людей, если я не знаю, кто они и по какому делу пришли, какими бы важными персонами они ни были, — сказала я, затем, видя, что Вера Кирилловна ничего на это не отвечает, добавила: — Это князь Стефан? Я не стану его принимать.

— Деточка, князь, ваш кузен, проделал очень дальний путь, чтобы приехать сюда. Не думаю, что его так просто будет выставить из дома.

— Вера Кирилловна, как вы могли! — воскликнула я, шагая взад и вперед по комнате и заламывая руки. — Ох, что же мне делать?

— Дорогая, — голос ее звучал по-матерински заботливо, — я хочу лишь, чтобы вы были счастливы. Мы будем ждать вас в библиотеке.

Оставшись одна, я прижала холодные ладони к своим пылающим щекам.

— Господи, я не могу, у меня нет сил. Избавь меня от этого испытания, спаси меня! — зашептала я. Спасения, однако, не последовало, и тогда я решительно сказала: — Что ж, делать нечего, — выпрямилась и с внешне спокойным видом пошла в прихожую.

Через открытую дверь гостиной я мельком увидела польскую военную форму и вздрогнула. Однако это был лишь адъютант Стефана. Дворецкий сказал мне, что Madame la contesse [57] Госпожа графиня (франц.). ждет меня в библиотеке. Затем он распахнул двустворчатую дверь, и я шагнула туда, как в холодную воду.

Библиотека располагалась в угловой части дома со стороны улицы. Окна ее были занавешаны портьерами из розовой камки. Перед мраморным камином, в котором горело полено, стояли два диванчика-канапе в стиле эпохи регентства и кресло с подголовником. От пары настольных ламп струился мягкий свет. В трубе пел ветер, в камине потрескивал огонь, да еще издалека доносились звуки, говорившие о том, что дом живет обычной жизнью. Кроме этого ничто не нарушало тишину. Часы на каминной полке негромко пробили половину одиннадцатого.

Стефан стоял перед камином лицом к двери, через которую я вошла. На нем была кавалерийская форма, сапоги и портупея. К его мундиру защитного цвета был прикреплен французский Военный крест, а под воротником, расшитым золотым галуном, виднелся крест польского ордена «Виртути милитари». Он казался еще выше, шире в плечах и сильнее, чем я его помнила, и безусловно намного старше. Его оттопыренные уши были все те же, но они больше не выглядели по-мальчишески комично, потому что его голова, которую когда-то покрывали кудрявые локоны, а позже — шлем из каштановых волос, была теперь наголо обрита. Это придавало его гладкому как у ребенка лицу с пухлыми губами и полными щеками какой-то новый, по-варварски свирепый вид.

Я остановилась у двери и, чинно склонив голову, тихо произнесла: