Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

Командовал карателями Жора. Он потребовал от солдат полной тишины, расставив их во дворе у дверей и окон, и приказал партизанам сдаваться. Они начали отстреливаться, но патронов у них было мало. Забросав гетманцев гранатами, партизаны через окно проникли в сад и побежали через огороды на леваду, но ни один из них не добежал до нее: их скосили пули карателей.

Жора не разрешил хоронить погибших, приказал повесить всех пятерых, уже мертвых, и надеть на грудь каждого табличку с надписью «Партизан».

На площадь, где они висели, согнали родителей и жен. И всех их, даже стариков, подвергли унизительному издевательству — каждый получил по пятьдесят ударов шомполами.

Пархом посмотрел на отца и мать.

— Били, сынок, — печально сказала Мария Анисимовна, — били и твою мать, и твоего отца. А командовал помещичий выродок Жора, привезенный в Запорожанку кайзеровцами. Ты же, наверное, знаешь, что перед приходом немцев наш ревком раздал беднякам по дворам всех волов из экономии Костромского. — И умолкла.

Пархом обвел всех недоуменным взглядом: почему мать замолчала?

— Не хочет она вспоминать об этом, — отозвался отец. — Тяжело вспоминать… Так вот, когда явились немцы, а с ними вместе прискакал на коне и проехался по селу этот проклятый выродок бесовский…

— Кто? Какой выродок? — спросил Пархом.

— Да какой! Ирод Жора! Это случилось, еще когда был жив наш дорогой Григорко. — Никита Пархомович помолчал с минуту, провел пальцами по глазам и дрожащим голосом продолжил: — Скакал по улицам этот чертов выродок и кричал: «Сносите и приводите все наше добро, которое взяли в нашей экономии!» И мы, сынок, отвели пару волов, которые дал нам ревком как бывшим батракам. Нам сказали: берите, это ваше, своим горбом заработанное. Я и не хотел брать, но люди стали укорять, говорили, что мы от них отделяемся. «Делайте так, как все!» — требовали. Мы так и сделали. А помещичий выродок Жорик кричал на всех: «Я вам покажу, как мое добро тащить! Сам буду вешать!» И повесил на площади возле ревкома деда Лаврентия… Сам, проклятый живодер, своими клешнями петлю набросил. Еще и приговаривал: «Это тебе за девятьсот пятый. Мало тебе дали, только один год ссылки. Так вот я теперь даю тебе ад на всю жизнь!..» Вот такие у нас, сынок, дела… Григорчика нашего никак не можем забыть… Какой был послушный и ласковый… — не досказал Никита Пархомович, смахнул слезы.

Все Гамай собирались вечером в хате деда Никиты, печалились, горевали, радовались. И Епифан, болтун несусветный, прибегал да все расспрашивал о танках, которые наши запорожане в прошлом месяце под Березовкой захватили у белогвардейцев. И о том рассказал Пархом, как наши красноармейцы впервые увидели танки. Вначале растерялись, но бывалые солдаты подбодрили. Командиры приказали заходить с боков, маскируясь и ползком. А вблизи танк не страшен, потому что перед ним создается «мертвое пространство», куда не попадают пули из пулеметов. Так наши и поступили. Сумели взобраться на эти грохочущие чудовища и стали стучать прикладами и кричать: «А ну-ка, сволочи, вылезайте!» Через некоторое время из танков стали выползать с поднятыми руками перепуганные белогвардейцы-пулеметчики и французы-механики. Командир полка Максим Козырь приказал не трогать танки, поставил возле них охрану. «Запрещаю портить танки! — закричал он. — Это оружие и нам пригодится». Максим Евсеевич поступил разумно. Приказал французам тут же, на поле битвы, открыть «классы» — научить управлять танками тех наших парней, которые немного разбирались в машинах. Красноармейцы «оседлали» эти стальные чудовища, которые еще два дня тому назад пугали наших бойцов.

— Так наши хлопцы все-таки справились с этими железными дьяволами? — допытывались земляки у Пархома.

Для них это была потрясающая новость, потому что старшее поколение запорожан видело в прошедших войнах только винтовки да пушки. А французские и английские буржуи вдруг облагодетельствовали белогвардейцев невиданным и страшным оружием — танками! И запорожанские хлопцы взяли в плен это дьявольское оружие!

— Если не верите мне, — засмеялся Пархом, — то вот приедет на побывку наш сосед Лупиций Горб, спросите его. Он даже плясал на танке.

— Кто? Горбовский Лупко? — закричал Епифан.

— Он, он, Епифан.

— Ты смотри! Вот тебе и запорожанские галушники! И Лупко не побоялся? — допытывался Епифан.

— Он был первым из тех, кто взобрался на танк и стал бить по нему прикладом.

— Вот молодец! Едят его мухи с комарами! — ударив грязным картузом по рваному голенищу, воскликнул Епифан. — А кто же его и других хлопцев научил?

— Да наш земляк, запорожанин!

— Кто? — добивался ответа от Пархома Епифан.

— Да твой сосед Яков Покус вместе с Козырем, он подручным у него был.

— Яшко? Ты смотри! Оказался таким мастером! — Епифан снова ударил по голенищу. Это было выражением самого сильного его восхищения.

— Не Яшко, а Яков Захарович, — строго посмотрел на Епифана Пархом. — Я же говорил, что командиром нашего полка был Максим Козырь, а начальником штаба Яков Покус.

Ошеломленный таким сообщением, Епифан завистливо крикнул:

— Везет же людям! Командир полка! Начальник штаба! Видишь, как высоко вознеслись.

Мария Анисимовна только качнула головой, услышав слова зятя, а Мария сердито толкнула в бок мужа-болтуна.

Приходили все новые гости, и Пархом должен был рассказывать, как вчерашние батраки, прежде имевшие дело с волами и конями, усмирили норовистых железных жеребцов. Запорожане-красноармейцы назвали танки «железными жеребцами» и гордились славной победой над ними под Березовкой.

…Рассказывает Пархом землякам о боях под Березовкой. Еще и трех месяцев не прошло с тех пор, и в памяти еще свежа картина этого боя, словно он только что закончился.

Свежее мартовское утро бодрило всех. И солнце такое розовато-чистое, как будто и оно умылось вместе с бойцами, чтобы присутствовать на митинге. И небо чистое-чистое, ярко-голубое, ни единого облачка на нем, словно ветер угнал их в сторону Одессы, где еще крепко держится враг.

Бойцы прихорашивались, чистили сапоги, а кто был в ботинках с обмотками, смачивал их водой и пальцами разглаживал длинную ленту; пришивали к шинелям и бушлатам оторвавшиеся в походе пуговицы; начищали красные звездочки на буденовках и шапках.

Наскоро попили кипятку, называемого чаем, закусили сухарями и стали строиться в шеренги. Не знали, зачем их построили командиры. За станцией на утоптанном тысячами ног черноземе стояли побатальонно полки Второй армии. Во главе каждого полка, освещенные багряными лучами солнца, развевались красные знамена. На правом фланге выстроился 15-й пехотный полк, козыревский, как почтительно называли красноармейцы свою боевую часть.