Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

Все молча слушали.

— Вот я и говорю… Про долгожителей вспомнили. Пришел как-то ко мне Кирилл Иванович и говорит: «На пенсии я, уже недолго мне жить осталось. Может быть, еще года три потопаю, а вы, Хрисанф, — это он обращается ко мне, — уже без одного сто лет отмаршировали. Давайте оставим что-нибудь тем, кто доживет до близкого уже двухтысячного года». Вы, профессор и Нонна Георгиевна, поняли меня? Вот ведь что задумал Кирилл Иванович! Потом он раскрыл большую папку с целой кипой записей и всяких вырезок из газет. «Вот эти, — говорит, — бумаги для меня дороже золота. Тут собраны документы о жизни нашего села и о людях, которым перевалило за сто лет». И начал читать. Я так рот и раскрыл. Страшно интересно. Оказалось, что таких, как я, на Украине целая дивизия набралась. Большинство из них на ногах, работают и дома по хозяйству, и для общества да еще и разумные советы молодым дают. Еще раз повторяю: вот что значит новая советская жизнь. А при царях наши деды редко доживали до таких лет, очень рано умирали, потому что все силы выжимали из них кровопийцы помещики и буржуи… Кирилл Иванович и меня подбивает, чтобы я помогал ему в этом деле. А какой из меня помощник, если у меня образования того как кот наплакал — окончил я цэпэша.

— А что такое «цэпэша»? — поинтересовалась Нонна Георгиевна.

— О! То высокое образование! Церковноприходская школа. Целые три зимы ходил я в классы, еще и в сенях побывал.

— Ну, дедушка, и шутник ты! «В сенях побывал»! Ха-ха-ха! — захохотал Самийло и уже намерился опять схватить в охапку Хрисанфа Никитовича.

— Самийло Ананьевич! — остановил его Никанор Петрович. — Не мешайте, пусть Хрисанф Никитович продолжает свой рассказ.

Пристыженный, Самийло сел на корточки около скамейки.

— Это длинный разговор, дорогие гости, да и не умею я говорить, — откашлялся Хрисанф Никитович. — Надо Кирилла Ивановича попросить.

— А можно с ним познакомиться? — спросил Никанор Петрович.

— Можно. Думаю, он будет рад. Сейчас я пойду к нему, договорюсь, а вечером и заглянем к нему.

Кирилл Иванович встретил Хрисанфа Никитовича, супругов Горностаевых и Самийла в саду, среди развесистых яблонь.

— Прошу в нашу обитель, — произнес учтиво хозяин и отрекомендовался: — Коломацкий Кирилл Иванович.

Он очаровал гостей приветливой улыбкой. Его продолговатое бледное лицо украшали коротко подстриженные жесткие усы и небольшая бородка. Надень ему на голову шапку-ушанку и повесь на грудь автомат — и перед вами геройский солдат.

Никанор Петрович незаметно взглянул на орденские планки, которые цвели всеми цветами радуги на пиджаке старого учителя. Он, оказывается, ветеран войны! Большие награды у него! Ордена Отечественной войны, солдатской Славы, Красной Звезды, несколько медалей.

В скромном пиджачке, белой сорочке, с узким синим галстуком, Кирилл Иванович старался развлечь гостей.

— Присаживайтесь! Садитесь на скамейку. А вы, дорогая, вот в это мягкое кресло. Сам смастерил. Люблю посидеть в тени. Сижу, и кажется, будто лечу куда-то. Тогда хорошо думается.

Гости уселись за вкопанный в землю столик, над которым густые ветви винограда, переплетаясь между собой, образовали зеленый шатер. И когда загорелась спрятанная среди ветвей электрическая лампочка, стало особенно уютно.

— Одну минутку! — поднял руку Кирилл Иванович. — Сейчас моя супруга Устинья Артемовна угостит нас горячим чайком, а я принесу свежего меда собственного производства. У меня ведь вон там, — показал он в темноту, — своя пасека. Пять ульев. До нового взятка хватает.

Нонна Георгиевна залюбовалась хозяйкой. Если Кириллу Ивановичу восемьдесят три года, то, очевидно, и ей около этого. А какая у нее осанка, совсем не старушечья! Голова седая, а нежного цвета лицо совсем еще молодое. Видимо, она заботится о своей внешности, не опускается, как другие пожилые женщины.

Гости пили душистый чай, лакомились вкусным медом. Хрисанф Никитович старался перевести разговор на «историческую» тему.

— Кирилл Иванович, мой отрок очень стеснительный мальчик. Дома все о вас расспрашивал, а сюда пришел, и точно язык отнялся у него.

Самийло укоризненно глянул на Хрисанфа Никитовича.

— Коль ты молчишь, я попрошу Кирилла Ивановича познакомить гостей со своей работой.

Старому учителю и самому не терпелось поговорить со столичными учеными людьми, рассказать им о своем заветном труде.

— Дорогие мои гости! — взволнованно начал он. — Уже тогда, когда я преподавал историю в школе, я начал собирать материалы о нашем крае, о его далеком прошлом, о жизни людей в те времена, о революции и гражданской войне, о коллективизации. Начал я с бесед со стариками и старухами, прожившими долгий век. И стал выуживать в газетах, в письмах знакомых, которые живут в разных концах страны, ценные факты. Выписываю три газеты, хожу в районную библиотеку, листаю другие газеты и журналы. Нахожу интересные вещи! О долгожителях Украины я уже говорил, а в Советском Союзе есть многие тысячи людей, которые живут более ста лет. Как же это прекрасно! Человек прожил целый век. Сколько он видел, сколько может рассказать! А один профессор в своей статье утверждает, что человек может жить значительно дольше. Сейчас приведу одну выдержку из журнала.

Он взял потертый портфель и дрожащими пальцами выдернул из него синюю папку.

— «Ныне медицина, — читал он, — разрешила одну из главных своих проблем — обеспечила человеку возможность доживать до естественной старости. Дальнейшее увеличение сроков жизни до 150–180 лет — проблема биологическая». — Кирилл Иванович окинул взглядом гостей. — Слышите? Полтораста лет может жить человек! Захватывающая перспектива! Лично мне, мои дорогие гости, очень хочется дожить до начала двадцать первого столетия, взглянуть хотя бы одним глазом, какое оно будет, это столетие! Коль уж люди добрались до Луны и походили по ней, а наши космонавты полгода летали в космосе, то представляете, что будет после двухтысячного года? Я верю — кто-нибудь из наших землян долетит до Марса. — Он показал рукой на небо. — Долетит и вернется на Землю. А может быть, и до Венеры, до нашей вечерней звезды. Полетит туда человек, посмотрит, что там есть, и вернется. Извините, я немного отклонился от темы нашей беседы.

— Не отклонились, ведь все события связаны между собой. Вы подсказали мне интересную тему. Я попробую устроить в институтской библиотеке выставку книг и других материалов о долгожителях. Теперь расскажите, пожалуйста, об интересных людях, — попросила Нонна Георгиевна.

— О! С удовольствием! — В глазах Кирилла Ивановича мелькнул радостный огонек. — Сейчас, сейчас! — Он быстренько вынул из папки несколько листов бумаги. — Вот послушайте. Все вы знаете о восстании на броненосце «Потемкин» в девятьсот пятом году. Недавно друзья прислали мне письмо из Киева. Вот оно. «На днях встретился с мужественным человеком Илларионом Павловичем Шестидесятым. Он служил матросом на «Потемкине» и участвовал в восстании против царя. Потом он с товарищами, после того как сошли на румынский берег в Констанце, побывал в Швейцарии, затем в Канаде, а после Октября вернулся на родину. Этот сын крестьянина бывшей Подольской губернии стал рабочим-слесарем на московском заводе АМО, он был одним из тех энтузиастов, которые создавали первые советские грузовики. Когда в нашей стране отмечали пятидесятилетие восстания на броненосце «Потемкин», Иллариона Павловича Шестидесятого наградили орденом Красного Знамени. Представляете, Кирилл Иванович, — это мой друг обращается ко мне, — представляете, восстание было за двенадцать лет до Октябрьской революции, а наградили этого героя через тридцать восемь лет после Октября. Теперь Илларион Павлович на заслуженном отдыхе, живет в Киеве, в интернате ветеранов партии и революции. Он очень интересно рассказывает о своей жизни. Заканчивая письмо, Кирилл Иванович, хочу добавить. Какое благородное сердце у этого человека! На днях ему вручили почетную награду — медаль Всесоюзного фонда мира за активное участие в работе фонда. Ведь Илларион Павлович из своих пенсионных сбережений за несколько лет внес в Фонд мира четыре тысячи рублей…» Извините, Нонна Георгиевна и Никанор Петрович, что я утомляю вас, читая длинное письмо моего знакомого. Сейчас закончу. «Вы понимаете, Кирилл Иванович, какое это имеет воспитательное значение — революционер, потемкинец через семь десятков лет после знаменитого восстания отдает свои сбережения на священное интернациональное дело помощи детям чилийских революционеров и вьетнамским борцам за новую жизнь…» Вот такое письмо.