Сономын Удвал - Великая судьба

Однажды в толпе, собравшейся возле виселицы, встретились На-ван и Очир-бээс, и Максаржав, который оказался неподалеку, услышал, как один сказал другому:

— Эти виселицы — дело рук Максаржава, которого назначили командующим.

Но это назначение оказалось только уловкой барона Унгерна, все вопросы барон решал сам со своей свитой, а чтобы сохранить все в тайне, они говорили обычно на русском или на немецком языке. Максаржав был возмущен. Никогда еще не попадал он в такое нелепое и унизительное положение.

Монголы назвали этот год, когда они испытали столько страданий, когда им пришлось спасаться от гаминов в горах, «годом панического бегства». Люди бросали свои дома, государство утратило силу, паника охватила всех. Одни спешили на запад, другие — на восток. Всюду царило запустение, даже собак по было слышно в аилах. Тоно юрт были плотно закрыты, скот разбежался. Люди стали сторониться друг друга.

Когда Гунчинхорло приблизилась к двум серым юртам, она не увидела нигде ни собак, ни скота, ни людей. Двери обеих юрт были закрыты и подперты снаружи кольями. Она села отдохнуть, прислонившись к стене.

Наступил вечер, но никто так и не появился. Женщина встала, заглянула в щель: в юрте все разбросано, даже молоко так и осталось стоять на тагане. Она собрала валявшееся подле юрты тряпье в кучу, улеглась, укрывшись куском войлока, и уснула.

Наутро, убедившись, что хозяева, видимо, покинули аил, она отворила дверь и вошла в юрту, чтобы поискать какой-нибудь еды. Нашла засохшие и заплесневевшие куски хлеба, поела, запила молоком и, снова закрыв дверь, зашагала дальше, ведя в поводу своего верблюда.

Горы были уже близко, и она села отдохнуть, как вдруг вдали показался всадник. Гунчинхорло вздрогнула. Вскоре к ней подъехал молодой парень, поздоровался и спросил:

— Вы видели за тем холмом, на юго-востоке, две серые юрты?

— Не только видела, я ночевала там. Очень устала и все надеялась, что придут хозяева.

— Долго ждать пришлось бы. Так как наши юрты? Целы?

— Мне хотелось есть, я решила зайти поискать еды.

— Эх, бедняга. Что нашла-то?

— Да там все разбросано... Я не стала ничего трогать, только выпила молока, а потом закрыла дверь и ушла. Вы туда вернетесь еще?

— Мы беженцы. Услышали, что гамины уничтожают все на своем пути: и людей, и скот, — убежали из дому, бросили все имущество. А вы гаминов не встречали?

— Нет, не встречала. Я иду в свое кочевье. Не знаю, что меня там ждет... Жив ли отец...

— Так иди к нам. Мы слуги богача Дагдана. Моя жена и дети спрятались там, в барханах. Брось-ка ты своего верблюда. Садись на моего коня, а я пойду пешком.

Гунчинхорло отправилась с ним.

Барона Унгерна удостоили звания хана, высокого титула дархан-хошой-чин-вана и звания великого полководца, основателя государства, поднесли ему зеленый паланкин, желтую курму[Курма — желтая куртка, служившая знаком отличия.] и шелковые поводья. Максаржаву вначале все это показалось смешным, по потом он почувствовал горечь и раздражение.

«Дело не в том, что мне самому хочется этих титулов и чинов, горько сознавать, что обесценивается само понятие «правительственная награда», ведь она дается за заслуги перед государством... А тут чужеземец, который захватит завтра всю страну, получает высокие титулы, и звание, и даже награду... Когда мы взяли Кобдо, какой награды удостоились мои воины? Чего стоят мои чины и титулы в таком случае? Как вспомню «правительственное совещание», на котором я присутствовал после возвращения из тюрьмы, так прямо сердце щемит. Мучительно сознавать, что мы получили свободу из рук этого барона! Он, конечно, помог нам изгнать гаминов, но еще неизвестно,, кто хуже — гамины или белогвардейцы. Теперь вся надежда на Народную партию. Если мы добьемся осуществления наших планов, то, может быть, наша измученная родина обретет наконец мир...»

Барон Унгерн не доверял Максаржаву. «От этого человека, пользующегося таким авторитетом в стране, — думал он, — можно ждать чего угодно. Возьмет в один прекрасный день да и поведет своих цириков против белогвардейских войск». И барон решил предупредить возможные события, установить слежку за Максаржавом, а в случае надобности можно и отправить его на тот свет.

Максаржав был назначен военным министром Западного края, куда он и намеревался отправиться. Перед отъездом он встретился с Жавом.

— Дела наши идут успешно, — сообщил ему Жав. — Сухэ-Батор просил передать вам привет и велел сказать, что было бы хорошо, если бы вы не отлучались надолго из столицы. Барон неспроста отсылает вас в дальние края, он вам не доверяет.

— Где бы я ни был, я всегда вместе с вами. А сидеть и сложа руки ждать, когда придет Сухэ-Батор, я не могу. Пусть успех сопутствует ему во всех делах. Я тут отложил несколько ланов серебра и хочу передать их в партийную казну, — сказал Хатан-Батор.

Жав взял деньги.

— Да, по я не сказал вам самого главного — я хотел дать вам почитать газету. Только будьте осторожны!

— Да, конечно.

— Имейте в виду, если ее найдут у вас, это может кончиться плохо. Вас и без того подозревают в связи со сторонниками Народной партии.

— Я постараюсь прочесть ее поскорей. — Максаржав развернул газету и тут же начал читать.

В юрте Максаржава не было ничего лишнего, он жил почти по-походному. К нему часто заходили товарищи, приносили ему еду. Далха ни на минуту не спускал с него глаз — ему было поручено охранять полководца.

Ходили слухи, будто Сухэ-Батор, Чойбалсан и еще кое-кто из их сторонников вступили в красную партию русских, изменили буддийской вере, но Максаржав, не отрицая этих фактов, заявил, что не может во всеуслышанье объявить их отступниками.

В маленькой юрте с красной полосой у Максаржава было тихо, только слышно было, как трещат лиственничные поленья в очаге.

— Говорят, мой старший сын тоже примкнул к нашему делу. Если так, я очень рад. По дороге непременно заеду к своим, повидаюсь с ними. Меня радует тот факт, что вы доверяете мне, и я желаю вам всяческих успехов. Так и передайте товарищам.

Он встал, чтобы проводить Жава, но тот остановил его:

— Сидите, сидите, не стоит беспокоиться. Желаю вам счастья!

Неподалеку от монастыря Дайчин-вана остановился один из отрядов барона Унгерна. Разбили палатки, выставили со всех сторон караулы, установили пушки, повернув их в сторону монастыря и нацелив прямо на кумирню. Издали было видно, как по узким уличкам монастыря снуют пешие и конные. Гамины, когда подошли к монастырю, собирались выгнать и расстрелять всех его лам, но командир белогвардейцев, как говорили, почитал буддийскую веру.

Монгольских цириков белогвардейцы заперли в монастыре и с четырех сторон выставили караулы. Они заставили нх снять свою одежду, выдали русское обмундирование, разорвали и выбросили монгольское знамя и каждый день проводили с цирика-ми строевые занятия. Триста цириков спали на голой земле, без одеял и подстилок, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. В палатках разрешалось спать только больным и командирам.