Сономын Удвал - Великая судьба

Однажды ламы приготовили кое-какую еду и хотели покормить цириков, но белые велели все выбросить, утащили котлы за ограду и велели цирикам наносить в них воды. Потом из ближайших аилов пригнали женщин и девушек и приказали нм стирать и чинить солдатское обмундирование. В котлах, к которым не должна была прикасаться рука женщины, потому что в них готовили обычно монастырскую пищу, белогвардейцы заставили стирать белье. Плач и проклятия иноземцам не смолкали в монастыре день и ночь. Женщин, которые не хотели идти служить белогвардейцам, избили и привели силой, разорив их юрты, и некому было защитить их, так как всех мужчин окрестных аилов белые мобилизовали. Многие ламы, видя, как бесчинствуют иноземцы, разбежались. Чем больше зверствовали солдаты Унгерна, тем сильнее становился гнев народа. Они мучили и истязали беззащитных женщин и стариков, попирали веру людей, которые принесли обет богам, — в общем, ничем не отличались от гаминов, во всяком случае, в жестокости не уступали им.

Когда в лагерь, расположившийся возле монастыря, приехал Хатан-Батор, собралась большая толпа, люди жаловались и возмущались бесчинствами белогвардейцев. Кормящих матерей оторвали от детей и пригнали в монастырь чинить и стирать одежду солдат. Хатан-Батор показал офицеру, командовавшему отрядом белогвардейцев, удостоверение с подписью барона Унгерна и велел немедленно возвратить все имущество, отобранное у монголов. Офицер насмешливо улыбнулся.

— Да вы понимаете, что вы делаете, господин командующий? Ваше дело — воевать, и только.

— Сначала узнай эту землю, на которой стоишь, а потом уж командуй! Если я имею право воевать, то имею и право отдавать распоряжения. — Максаржав резко повернулся и направился к ограде, за которой расположились монгольские цирики.

Но тут в лагере поднялся какой-то шум: оказалось, это прибыл сам барон Упгерп. Максаржав стоял молча, не отвечая на приветствие барона. Несколько сотен монгольских цириков тоже молчали.

— Я забираю моих воинов и еду в Улясутай, — сказал Максаржав.

— Что'? Что вы сказали? Уж не думаете ли вы, что, как и прежде, командуете всей армией? Вы, наверное, забыли...

— Ничего я не забыл и никогда не забуду!

В это время прибыла группа белогвардейцев, они выстроились позади Унгерна.

— Вы знакомы с Сухэ-Батором? — в упор спросил Унгерн.

— Да, знаком, — спокойно ответил Максаржав, — это мой давний друг.

Унгерн изменился в лице, усы задергались, рука потянулась к кобуре. Но Хатан-Батор, словно ничего этого не замечая, продолжал:

— Я считаю Сухэ-Батора одним из самых умных и смелых людей, которые служат монгольскому народу и государству!

На этот раз барон не только схватился за кобуру, но и расстегнул ее.

— Вы что, не понимаете, с кем говорите?! — закричал он. — Я командующий армией и получил свои полномочия от богдо. Мне подчинены не только монгольские цирики, по и прочие воинские части!

— Мне не надо напоминать о том, кто вы. Я тоже потомственный воин и полководец монгольской армии. И пока жив, я буду бороться с теми, кто посмел унижать честь монгольской армии. Пусть слова мои подтвердят цирики. Вы еще не знаете характера монголов. Остановитесь, пока не поздно!

— Молчать! — в ярости заорал барон и выхватил пистолет.

Но Максаржав шагнул вперед, обнажив саблю и зажав в другой руке пистолет. Белогвардейцы, стоявшие позади Унгерна, взяли винтовки наизготовку. Монгольские цирики, которые наблюдали за происходящим через забор, кинулись вперед с криком «ура!» и повалили ограду. Однако Хатан-Батор остановил их, подняв руку, и барон Унгерн, немного успокоившись, убрал пистолет в кобуру.

— Если вы убьете меня, Монголия все равно останется, по, если вы погибнете от рук цириков, ваши солдаты, уже лишившиеся родины, потеряют и командира, — сказал Максаржав и обратился к своим цирикам: — Те, кто хочет идти со мной, снимите эту форму, наденьте свою одежду и постройтесь здесь, за оградой.

Цирики бросились выполнять приказ полководца.

— Мы с вами еще встретимся во дворце богдо, — сказал Унгерн и, усевшись в коляску, уехал.

И все-таки женщин и девушек из окрестных аилов отпустили, а монастырские котлы вернули их владельцам.

Вечером к Максаржаву явился посыльный и доложил, что барон Унгерн приглашает полководца к себе в гости. Максаржав ответил, что придет, и товарищи стали уговаривать его взять с собой охрану, хотя бы несколько человек.

— В этом нет нужды, — возразил Максаржав. — Они понимают, что еще не настало время уничтожить меня. Если Унгерн сегодня осмелится убить меня, это обернется против него. — И Максаржав отправился к барону, взяв с собой лишь двоих цириков.

Унгерн сам вышел из дома ему навстречу.

— Добро пожаловать! Я верю в ваши добрые намерения и знаю вашу преданность богдо-хану.

«Он, видимо, считает себя равным богдо-хану», — подумал Максаржав, а Унгерн продолжал:

— Извините, я вас обидел тогда, я очень вспыльчив. Оба мы солдаты и, я думаю, поймем друг друга. Проходите, пожалуйста.

— Я сожалею, что нарушил традиции и вынудил вас удалиться из ставки. Вы не устали в дороге? Надолго ли сюда? Сам я завтра же еду дальше, — сказал Максаржав.

— Да, я доехал хорошо. Вы были правы — сейчас, когда китайцы изгнаны из Монголии, к чему мне большая армия? Забирайте цириков с собой.

— Я намеревался с этими цириками через месяц пойти в Улясутай.

Барон снова рассердился.

— Вы все делаете по-своему. За самоуправство по законам военного времени вас следовало бы наказать!

Хатан-Батор улыбнулся.

— Да, вы действительно очень вспыльчивый человек! Наказать меня вы всегда успеете, по вряд ли ваша горячность пойдет на пользу делу...

— С какой целью вы распустили основную часть цириков, хотел бы я знать?

Люди устали, потеряли коней. И военная подготовка у них недостаточна. Они разъедутся по домам, отдохнут. А этих я заберу с собой.

Бы очень тщеславны, князь. Это же цирики не вашего хошуна.

— Я верю, что они нё подведут меня. Правда, я знаю, все они очень соскучились по дому...

— Ну, где удача, там и дом, а значит, и родина.

— Вы в самом деле так думаете? Так почему же вы изменили родине, русской земле?

— Нет, я не изменил. Я борюсь за своего царя.

— А разве вы боретесь не за освобождение Монголии?

Максаржав вспомнил, как барон заявил богдо: «Моя борьба за Россию есть борьба за Монголию». Теперь же, в присутствии этих офицеров и солдат, он об этом даже не заговаривает. Богдо он клялся, что не пожалеет жизни, сражаясь за освобождение Монголии, а теперь, видимо, думает иначе.

— Мне тяжело слышать это слово: «Россия». Я понимаю, что потерял родину... Но у меня не было иного пути.

— А не хотели бы вы поселиться в Японии? Заняться, например, торговлей или издательским делом?