Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

На герцога я не сержусь: от него и не такого можно дождаться. В сущности, я даже не злюсь на нее — только на самого себя. Как мог я оказаться таким болваном? Меня передернуло от отвращения к собственной наивности, и я принялся строчить очередное письмо в Синьорию, анализируя настоящее положение и выказывая сильное желание быть отозванным назад:

«Я вновь умоляю ваше превосходительство отозвать меня… Мои личные и семейные дела находятся в ужасном состоянии, и, более того, я не могу оставаться здесь долее без денег, кои необходимы для самой скромной жизни».

Все это так. Мое служебное положение, очевидно, находилось под угрозой, Мариетта расстроена из-за моего долгого отсутствия, а сам я влачил существование на грани нищеты. И, однако, я сомневался, так ли уж стремился бы вернуться, если бы Стефания (или как бы ее ни звали в действительности) ответила мне иначе на нашем свидании. Я также сомневался, что гонфалоньер удовлетворит мою просьбу, но попытаться стоило. По меньшей мере, они хоть могут прислать немного денег, чтобы дать мне продержаться на плаву.

Я отправился в замок, намереваясь найти гонца для доставки моего письма во Флоренцию, а наткнулся на того, кто сам искал меня. Курьер передал мне письмецо от Франческо Содерини. Главным образом, как все прочие письма епископа, оно изобиловало пустыми обходительными фразами, хотя он со своей стороны также посылал дружеские приветы герцогу, поскольку страстно мечтал о кардинальской шапке. Франческо также советовал мне поискать, пока я в Имоле, флорентийского художника, некоего Леонардо да Винчи, который в настоящее время служил у герцога военным инженером, но согласился предоставлять Синьории сведения о своем покровителе.

Я разузнал, где живет Леонардо. Ему предоставили шикарные апартаменты в самом дворце, и я отправился повидать его. Но странного вида помощник сообщил мне, что маэстро будет отсутствовать целый день. Я поинтересовался возможным временем возвращения мастера, но оказалось, что такие вещи непредсказуемы. У меня сложилось четкое впечатление, что этот помощник пытался избавиться от меня, поэтому я написал короткую записку для художника, объяснив, кто я такой и где остановился, и попросил передать ее. Помощник улыбнулся, глянув на меня так, словно у меня на лбу было написано слово «ПРИДУРОК», и сказал, кивая, что, безусловно, передаст мое послание.

Испытав непреодолимое желание напиться, я направил стопы в таверну.

Я поднялся, опередив солнце, умылся, перебинтовал раненое плечо, надушился и оделся, а потом отправился в другую комнату будить Салаи. Он скривился и, как обычно, послал меня к черту (Салаи не любил ранние подъемы), но сегодня ему было не отвертеться. Такую деловую прогулку по пустынному спящему городу я лично воспринимал как приятную необходимость, и моим единственным помощником мог быть Салаи, учитывая, что Томмазо трудился для герцога над макетом осадной башни. Полагаю, я мог бы попросить у Борджиа другого помощника, но мне удобнее работать со знакомыми людьми, невзирая на их сварливое настроение.

Мы молча позавтракали, вышли из замка, пересекли ров по мосту и направились в город. Салаи тащил одометр и моток веревки, а я держал компас и увеличительное стекло. Выйдя на середину рыночной площади, я проверил установленный мной диск. Он остался в целости и сохранности. Привязав к нему веревку, я начал промерять первый утренний маршрут, записывая показания компаса. Сегодня нам предстояло сделать замеры восьми улиц между Ширроко и Меццоди — это завершающий этап базовых измерений для определения общей розы ветров, а последующие несколько дней, сверяясь со старой картой, обнаруженной в городской библиотеке, я буду воспроизводить улицы в чертежах, с учетом имеющихся цифровых данных. От математических выражений — к точному образу: своего рода чудо.

Как обычно по утрам я преисполнялся бодрости и оптимизма, шагая по сумеречным, окрашенным голубоватыми тенями улицам и вдыхая прохладный туманный воздух, и сознавая, что я трудился в свое удовольствие, пока все вокруг еще видели сны. Разматывая веревку, я двигался по линии, определяемой показаниями компаса и увеличительного стекла. Салаи следовал за мной с шагомером. В его обязанности входило считать щелчки измерительного прибора, но я подсознательно и сам подсчитывал их, зная, как порой рассеивалось его внимание. По мере продвижения я отмечал места перекрестков и габаритные размеры зданий. Дойдя до внешней стены, мы вернулись обратно к диску на рыночной площади.

Солнце уже взошло, и начали появляться лоточники, петухи оглашали городскую тишину утренней песней, а из пекарен потянуло приятным теплом и ароматом выпечки. Я купил Салаи сдобную лепешку, и мы выпили немного горячего, приправленного специями вина. Заметив, что парень продрог, я одолжил ему подаренный мне герцогом плащ. За что получил его первую улыбку за это утро. Пока он заправлялся лепешкой, я сделал зарисовки двух застрявших в дверях спорщиков, сосредоточив внимание на их жестах и позах. До меня донеслись слова пожилой фермерши, поучавшей свою собеседницу: «Кто многим владеет, всегда больше боится потерь», — и записал в тетрадь под чередой прочих мудрых высказываний услышанных мной от жителей Имолы:

«Маленькая правда лучше большой лжи».

«Кто хватает змею за хвост, того она неизбежно укусит».

«Хвалить грешника — то же самое, что хулить праведника».

Возможно, у меня слишком богатое воображение, но зачастую мне казалось, что эти высказывания вполне подходили к Валентинуа и моим отношениям с ним. Неужели он та змея, которую я схватил за хвост? Или тот самый грешник?

После часа дня мы завершили восьмую часть карты и направились во дворец, где Томмазо ждал нас с обедом. Мы ели, сидя за длинным столом, и Томмазо рассказал нам о своих успехах в создании осадной башни. На моем лице, должно быть, невольно отразились мучения, поскольку Томмазо прибавил:

— Леонардо, ведь осадная башня по сути своей не предназначена для убийства.

Я старался не думать о том, что видел в Кальмаццо и других местах сражений. Порой эти видения посещали меня в снах, но в целом мне почти удалось забыть испытанный мной ужас. В конце концов, мои мысленные видения оставались всего лишь видениями. Их реальность осталась в прошлом. Страдания закончились, так же как и страх. Даже узкий белый шрам на моем плече уже почти незаметен.

После обеда я удалился в свою комнату, чтобы заняться вычерчиванием карты. Эта трудоемкая работа, однако, приносила удовлетворение, благодаря как ее точности, так и чудодейственной красоте.

Увидеть город, как только Бог может увидеть его, летать, пусть даже лишь в воображении… стать всеведущим.