Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Нужно, — сказал старый умирающий своим женщинам, — приготовить курицу, и вытащить бутылку, что я храню в течение двадцати лет.

Кашель сотряс его так сильно, что я решил, что он умирает. Монах ему пообещал, что святой Франциск его омолодит. Я хотел пойти в Коллефиорито в одиночку и там его ждать, но женщины этому воспротивились, и собака взяла меня за одежду зубами, что меня напугало. Мне пришлось остаться.

После четырех часов курица была по-прежнему жесткой; я откупорил бутылку и обнаружил уксус. Потеряв терпение, я вытащил вкусной еды из заплечного кармана монаха, и увидел, как все эти женщины обрадовались такому количеству хороших вещей. После того, как мы все неплохо поели, нам предложили две большие постели из довольно хорошей соломы, и мы легли в темноте, поскольку не было свечи или масляного светильника. Пять минут спустя, в тот самый момент, когда монах сказал мне, что с ним легла женщина, я чувствую около себя другую. Ее бесстыдство меня заводит, и дело идет, хотя я абсолютно не готов делить ее раж. Возня, которую производит монах, пытаясь защититься от своей, делает сцену такой смешной, что я не могу заставить себя рассердиться. Монах громко зовет на помощь святого Франциска, не рассчитывая на мою. Я был в еще большем затруднении, чем он, потому что, когда я захотел подняться, собака напугала меня, бросившись мне на шею. Эта же собака перешла от меня к монаху, а от монаха — обратно ко мне, казалось, сговорившись со шлюхами, чтобы помешать нам защититься от них. Мы громко кричим — Убивают! — но напрасно, потому что дом стоит отдельно. Дети спят, старик кашляет. Нет возможности спастись. Надеясь, что она уйдет, если я буду немного снисходительней, я решаю позволить ей делать, что хочет. Я нашел, что тот, что сказал: sublata lucerna nullum discrimen inter mulieres [63] Когда лампа погашена, все женщины одинаковы — неточная цитата из Эразма Роттердамского. , говорил истинно, но без любви это великое дело — мерзость.

Фра Стеффано действует иначе. Защищенный своей грубой одеждой, он ускользает от собаки, встает и находит свою палку. Затем он выбегает наружу, раздавая удары вслепую направо и налево. Я услышал голос женщины вскричавшей: — Ах! Боже мой! И монах говорит: Я его убил. Я решил, что он убил собаку, потому что я ее больше не слышал, и подумал, что он убил также старика, не слыша больше его кашля. Он пришел и лег со мной, держа в руках большую палку, и мы проспали до утра. Я быстро оделся, удивившись, что не вижу больше двух женщин, и с удивлением вижу старика, не подающего малейших признаков жизни. Я показываю фра Стеффано синяк на лбу покойного; он говорит, что в любом случае не убивал его сознательно. Но я увидел его гнев, когда он обнаружил, что его заплечный карман пуст. Я был в восторге. Не видя больше двух потаскух, я подумал, что они пошли искать защиты, и что у нас будут очень серьезные неприятности, но когда увидел опустошенный карман монаха, понял, что они убежали, чтобы избежать ответа за кражу. Я спросил его, однако, не лучше ли для нас уехать. Найдя возчика, который направлялся в Фолиньо, я уговорил монаха воспользоваться этой возможностью, чтобы убраться отсюда, и, съев там наскоро кусок, мы пересели к другому, который взял нас в Пичиньяно, где благотворитель нас очень хорошо принял и где я, наконец, хорошо выспался, избавившись от страха быть арестованным.

На следующий день мы прибыли рано в Сполето, где, найдя двух благотворителей, он захотел оказать честь обоим. Пообедав у первого, который относился к нам, как к принцам, он захотел пойти ужинать и ночевать у другого. Это был богатый торговец вином, многочисленная семья которого держала себя очень любезно. Все бы прошло хорошо, если бы роковой монах, который слишком много выпил у первого благотворителя, не напился окончательно у второго. Негодяй, стремясь угодить этому славному человеку и его жене, говоря плохо о человеке, у которого мы обедали, наплел такого, что у меня не было сил терпеть. Когда он осмелился сказать, что тот говорил про нашего хозяина, что все его вина поддельные, и что он вор, я дал ему форменный отпор, заявив, что он лжет. Хозяин и хозяйка успокоили меня, говоря, что они знают людей, о которых идет речь; он бросил мне в нос салфетку, когда я назвал его клеветником, но хозяин ласково взял его, проводил в комнату и там запер. Меня он проводил в другую.

На следующее утро я был готов идти в одиночку, когда монах, переваривший свое вино, пришел сказать, что нам необходимо в будущем жить вместе как хорошие друзья. Оплакивая свою судьбу, я отправился с ним в Сому, где хозяйка гостиницы, женщина редкой красоты, накормила нас обедом. Она подала нам кипрского вина, что ей приносили курьеры из Венеции за отличные трюфели, которые она им давала, и которые они на обратном пути отвозили в Венецию. Уходя, я оставил этой прекрасной женщине кусочек своего сердца; но что со мной сталось, когда в одной или двух милях от Тернии монстр показал мне мешочек с трюфелями, которые он у нее украл. Это была кража по меньшей мере двух цехинов. Очень раздосадованный, я взял мешок, говоря, что решительно хочу вернуть его обратно прекрасной и добродетельной женщине, и в дальнейшем следует прекратить насильственные действия. Мы подрались, и, когда он схватил свою палку, я бросил его в канаву и оставил там.

Придя в Терни, я вернул хозяйке ее мешок вместе с письмом, в котором просил у нее прощения. Я отправился в Отриколи пешком, чтобы посмотреть на красивый старый мост; оттуда возчик за четыре паоли доставил меня в Шатонеф, откуда я отправился в полночь пешком и добрался до Рима за три часа до полудня, первого сентября. Но вот каковы обстоятельства, которые, быть может, развлекут некоторых читателей. Через час после выхода из Шатонеф, направляясь в Рим, в безветрие и при ясном небе, я наблюдал в десяти шагах от себя, с правой стороны, сопровождающее меня пирамидальное пламя высотой в локоть, в четырех или пяти футах над землей. Оно останавливалось, когда я останавливался, и когда с краю дороги росли деревья, я его больше не видел, но видел снова, когда проходил дальше. Несколько раз я подходил поближе, но, насколько я подходил, настолько оно удалялось. Я пытался возвращаться на пройденный путь, и тогда я его больше не видел, но стоило продолжить мою дорогу, как я видел его снова на том же месте. Оно исчезло только при свете дня. Какое удачное чудо для суеверного невежества, когда можно воспринять этот факт как свидетельство великой судьбы, ожидающей меня по прибытии в Рим! История полна ерунды подобного рода, и мир полон голов, которые из этого делают большое дело, несмотря на так называемое просвещение, которое науки поставляют человеческому уму. Должен, однако, сказать правду, что, несмотря на мои знания по физике, наблюдение этого небольшого явления не дало мне оснований для особых идей. Я счел благоразумным никому об этом не говорить.