Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим

– Я уже сказал, что не позволю ей загнать в могилу отца.

Франс горячился.

– Пану Раубичу лучше.

– Все равно… Я дал слово: даже если с отцом что-то случится, ты скорее будешь его вдовой, чем женой. Вот и все.

Майку знобило.

– Послушай, Франс, откуда эта озлобленность? Готовы сожрать друг друга. Сжалься ты наконец надо мной, над ним, над собой, низкий ты человек… Майка… – сказал он.

Глаза девушки расширились.

– Я пожалела тебя, пожалела отца. Но теперь я сожалею, что вышла тогда из церкви, поверила вам.

Алесь взял ее за плечи и отвел в сторону. Улыбнулся.

– В самом деле, Франс. Я тогда пошел вам навстречу. Но теперь, когда я начинаю понимать, как вы хотите обманом использовать мою доброту, я думаю, что я напрасно сделал это. Я всегда испытывал к вам и пану Ярошу только самые добрые чувства, хотя иногда мне очень хотелось хорошенько надавать вам лично по тому месту, по которому однажды в детстве я надавал вот ей.

Франс с трудом владел собой.

– Выслушайте меня, – сказал Алесь. – Я никогда не думал «мстить презрением», я для этого слишком любил вас и потому не хотел крови. Я прискакал на помощь пану Ярошу и с благодарностью принял бы такую же помощь от вас. Вот вам мои объяснения. Vous n’etes pas content? [163]

Михалина взяла Алеся за плечо и прижалась лицом к его руке.

– Мы решили. Я решила…

– Майка, – сказал Алесь, – я сам объясню это Франсу. Иди. Помни, о чем условились.

Она пошла в сторону парка. Мужчины стояли и смотрели друг на друга.

– Так что? – сжав зубы, спросил Франс.

Алесь вздохнул. Такой лежал вокруг мир! Так он искрился и пылал после дождя! Что еще было объяснять?!

– Мы решили, что подождем, пока пан Ярош не выздоровеет окончательно.

– Вы решили?

– Ну, согласись, брат, не тебе же это решать. – Алесю стало смешно. – Самое большее, что позволяет наше с тобой родство, – это напиться до зеленого змия…

– Мы дали слово. – Франс бледнел. – Она сама дала слово Ходанским.

– Намного раньше она дала слово мне.

– Кто огласил его?

– Так ты считаешь, что слово, данное перед богом, – чепуха, а перед людьми – все?

– Мы живем не среди богов.

Черт дернул Алеся за язык:

– К сожалению, и я за последнее время все чаще убеждаюсь в этом.

Франс закусил губу.

– Ну вот, – сказал Алесь, – ей-богу, Франс, подумай ты наконец хоть раз не о своей чести, а о ее счастье.

– Ты – это счастье?

– Для нее, – сказал Алесь. – По крайней мере, она считает так. И я постараюсь, чтоб она не разочаровалась в нем как можно дольше. Потому что и она – мое счастье. Полагаю – до конца.

– Этот конец будет скоро.

– Ты собираешься встать на моем пути? – Алесь грустно улыбнулся. – Напрасно. Я же не стоял на твоем.

И увидел, что сказал страшное. Франс дернул головой.

– Так, – сказал он глухо. – И потому я еще раз говорю тебе… – У него зубы выбивали дробь. – Не надейся получить за все, что ты совершил, ничего, кроме зла.

– Ты угрожаешь мне?

Франс привычно перешел на «вы»:

– Vous verrez les consequences et vous en jugerez. [164]Я не случайно встретил вас. Я все знал. Обо всем договорено. Ее сегодня же… увезут. В крайнем случае завтра утром! Слышишь?! Слышишь, ты?!

Алесь сделал было шаг к нему и остановился.

– И ты мог кричать о чести? Дурак же я, что поверил вам!

Только теперь Франс понял, что Алесь ни в чем не виновен, а виной всему крайняя щепетильность пана Яроша и его, Франса, оскорбленная честь и мелочная злобность. Алесь теперь действительно имеет право угрожать им.

– Я знаю, – продолжал Алесь, – теперь вы ее не выпустите до смерти. И я еще мог чего-то ожидать от тебя, кроме подлости?

Франс знал, что Алесь теперь имеет право сказать ему все, и не удивился. Но рука привыкла отвечать на слово «подлость» только одним способом.

…Алесь держался за щеку. Глаза у него были закрыты. Потом он, все еще не понимая случившегося, поднял ресницы.

Франс смотрел на это лицо, на котором одна бровь была выше другой от неверия в то, что произошло, и готов был упасть к ногам Алеся.

Втянув ртом воздух, Алесь оттолкнул Франса.

– Я знаю, чего стоит человеку, когда его бьют по лицу. Никогда не бил первый. Никогда. Но и теперь не ударю тебя… Просто убью… – И пошел.

Франс стоял и смотрел ему вслед.

Мстислав, услышав обо всем, только хлопнул себя по лбу.

– Быдло! – сказал он. – И на тебя надеялся Кастусь! Тебя серьезным считали?! Как раз тогда, когда вот-вот нужно будет проливать кровь по-настоящему!

– Это напрасно, – сказал Алесь. – Если ты не хочешь, я найду другого.

– Да как ты мог?! Когда каждая жизнь дорога!.. Когда Беларусь…

– Я не могу воевать за Беларусь с побитой мордой, – ответил Алесь.

В тот же вечер Мстислав и пан Выбицкий повезли к Раубичам требование сатисфакции.

Возвратились поздно, и примирения им добиться не удалось. Майку в самом деле насильно заперли в комнате. Раубич приказал никого не принимать. Но Натали каким-то чудом сбежала к Веже и рассказала ему обо всем.

Раздраженный до последней степени тем, что Раубичи все время лезут на рожон, старик позвал Басак-Яроцкого и Раткевича и решил с ними вызвать, после Алеся, Франса и пана Яроша, чтоб все кончить одним махом. Евфросинья хваталась за голову. В доме стоял крик. Решили, что первым будет стреляться Вежа, за ним Яроцкий, потом Раткевич.

И все же потому, что Вацлав чуть не ревел, думая о Натали и о том, какое предательство творят по отношению к ней, и еще потому, что Глебовна хватала всех за руки и умоляла, решили обождать день-два и посмотреть, чем все окончится.

Все это было б немного смешно, если б не результаты, с которыми возвратились секунданты.

На листе бумаги безукоризненным почерком Франса было выведено: «Mon prince, mon humeur porte le cachet du chagrin mais concessions faites de mauvaise grace sont les pires que l’on puisse faire». [165]

– Это он мне? А кодекс? – спросил Загорский.

– Он передал это Илье Ходанскому, тот – мне, а я – вам. Видимо, хотел произвести более сильное впечатление, – сказал Мстислав.

– Все равно это никуда не годится, – пожал плечами Алесь. – Общение, пусть даже и через секундантов, с другой стороной.

Пан Адам крякнул:

– А мне кажется, тут двойственность его состояния. И ощущение вины, и нежелание мириться.

– Кто его секунданты? – спросил Алесь.

– Илья Ходанский и Михал Якубович, – ответил Выбицкий.

Никто не решался перейти к обсуждению условий дуэли. Молчали.

– Ну? – сказал наконец Алесь.

– Без лекаря, – сказал жестко Мстислав. – Права первого выбора за нами нет. Жребий. Расстояние между барьерами – двадцать шагов. В случае, если первые выстрелы будут безрезультатными, – противники обмениваются вторыми и третьими – до смерти одного из них.

– Мило, – сказал Алесь.