Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

После Праги в программе значилась поездка в Париж.

В Германии он был со сдержанным пониманием принят группой преданных искусству достопочтенных граждан, в Праге он был награжден демонстративно-утрированным поклонением угнетенного чуждой властью славянского народа, а в Париже им овладело светское общество. Парижская музыкальная жизнь была теснейшим образом связана со светской, и, чтобы добиться успехов в первой, неизбежно приходилось принимать участие во второй. Русские друзья, понимающие в этом толк, настойчиво предупреждали об этом своего соотечественника Петра Ильича. Он принял их слова к сведению и относился к музыкально-светской суматохе как к обязанности, диктуемой возложенной на него миссией и профессиональным долгом. Будучи стеснительным и робким, он неловко чувствовал себя во фраке и, с раскрасневшимся лицом, терпеливо сносил организованные в его честь приемы в лучших домах. Нужно страдать не только во имя самой музыки, но и во имя того, чтобы она вышла в свет и завоевала признание. «Я ведь своего тщеславного Зилоти убеждал в том, что слава мне безразлична, — думал Петр Ильич. — А он мне ответил, что она всем нам нужна. Ну, раз она нам всем нужна, будем с благодарностью принимать почетные приглашения, хотя опять придется потеть от стеснения и скуки. Да, пот буквально будет течь с меня ручьями. Каждое соприкосновение с этим навязчивым и ненадежным миром так же мучительно, так же тягостно и так же утомительно, как встреча с агентом Зигфридом Нойгебауэром, который самым странным и самым комичным образом соединяет в себе все недостатки светского общества».

Между прочим, Петр Ильич по-прежнему старательно уверял самого себя в том, что вынужден сносить все эти светские неприятности исключительно во имя большого русского концерта. Он поставил себе целью познакомить самую избалованную в мире публику с музыкой своей страны. «Ведь здесь о нас ничего не знают», — по нескольку раз в день внутренне возмущался он, когда с ним заговаривали о России. Здесь Россия тоже была в моде, но знания о развитии России и о российской жизни были весьма ограниченными. Здешняя мода на Россию тоже носила политический характер, подобно искренней стихийной симпатии в Праге, но здесь она была направлена против агрессивной Германии. Все дружно воспевали французско-русское братство, повязывали на шею французско-русские галстуки, в салонах и в газетах постоянно упоминались имена Толстого и Достоевского, а в цирке публика восторженно аплодировала русскому клоуну Дурову. Этим все и ограничивалось. Между тем интерес к серьезной русской музыке был так незначителен, что Петру Ильичу понадобился бы изрядный капитал, чтобы самому организовать концерт. Даже без особого сумасбродства в этой поездке ему пришлось основательно раскошелиться, поскольку расходы значительно превышали доходы. Он понимал, что ему ничего другого не остается, как отказаться от большого русского концерта. В этом случае Зигфрид Нойгебауэр со своим оскорбительным скептицизмом оказался бы прав, чего ни в коем случае не хотел признавать Петр Ильич. Он по-прежнему говорил о своем замечательном концерте, пытался завоевать интерес отдельных групп и всего светского общества, наталкиваясь на вежливый интерес, ограничивающийся поверхностным любопытством, так и не перерастающим в участие или желание помочь.

Между тем его передавали из рук в руки, и он мирился с этим во имя славы, в которой «мы все нуждаемся», хотя она есть не что иное, как метка изгоев и меланхолическое утешение. Хоровод праздничных торжеств начался с парадного приема во дворце господина Бернардаки, богатого мецената, живущего в Париже на широкую ногу. Здесь присутствовало более трехсот человек, и Петру Ильичу объяснили, что это якобы «tout Paris» [11] «Парижский свет». . Великий дирижер Колонн выучил со своим оркестром скрипичную серенаду Чайковского. На торжественном приеме дирижировал сам композитор. После Петра Ильича, исполнявшего также фортепианную часть своего Первого квартета, выступили несколько ведущих виртуозов, например пианист Димер и братья Резцке — два певца, чьи голосовые данные здесь считались непревзойденными. Кроме того, сама госпожа Бернардаки, урожденная Лейброк, выступила вместе со своей сестрой, оперной певицей. Вечер удался на славу: издатель Маркварт, организовавший прием, был доволен. После концерта различные знаменитости мировой величины поздравляли русского композитора, а он, раскрасневшийся, чувствовавший себя несколько скованно во фраке, приветствовал каждого низким поклоном. С поздравлениями к нему подходили Колонн и Ламуро, два его сильнейших соперника, Гуно, Массне и Сен-Санс, старая Полина Виардо, Падеревский. Русский гость вежливо выслушивал каждого, кто к нему обращался. Пожилая дама, шея, руки, грудь и пальцы которой были увешаны драгоценностями, составляющими целое состояние, спросила его, известно ли ему, как он популярен во Франции: его романс играет ключевую роль в романе «Le Froc» некоего Эмиля Гудо, вот как велика его слава. Если твое имя упомянуто во французском романе, ты, несомненно, относишься к «tout Paris».

Хоровод торжественных приемов не прерывался. Колонн дал званый вечер. Еще более роскошный званый вечер дала баронесса Тресдерн, страстная любительница музыки, которая могла позволить себе организовать небольшую постановку вагнеровского «Кольца» в своем салоне на Вандомской площади. Теперь она давала музыкальный вечер в честь вошедшего в моду российского гостя. Кроме того, приемы были организованы русским посольством и мадам Полиной Виардо. Особенно роскошный прием устроило издательство «Фигаро», когда в убранных цветами залах издательства был исполнен третий акт «Власти тьмы», и все это в честь российского гостя. Пианист Димер подготовил торжественный концерт, в котором принимали участие его ученики, исполняющие исключительно произведения Чайковского. Это послужило неплохой рекламой как для виртуозного пианиста, так и для композитора, а возможно, и для молодых исполнителей. Во всех этих светско-музыкальных мероприятиях принимала активное участие мелкая и крупная бульварная пресса. Разумеется, Чайковскому уделялось гораздо меньше внимания, чем «изысканному туалету госпожи Полиньяк (или госпожи Ноалле) из сатина и белого тюля». Восхваляли «la grâce de Grande Dame» [12] «Очарование знатной дамы» (фр.) , госпожи Бернардаки, урожденной Лейброк, и роскошное убранство залов издательства «Фигаро», при этом не забыли упомянуть и имя торговца цветами, чтобы и он не был обделен всеобщим рекламным благословением.

Когда подошло время двух больших концертов Чайковского в «Шателе», российский гость уже был вхож в дома всех влиятельных особ и в приемные всех важнейших издательств. Как положено светскому человеку, он успел везде побывать с визитом, опекаемый своим неугомонным издателем господином Марквартом. И вот теперь, под конец, ему предстояло знакомство с широкой французской публикой. Кроме того, ему должна была уделить внимание серьезная музыкальная пресса.