Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Рядом с ним, лениво и неподвижно облокотившись на стойку, стоял неухоженный мужчина в бархатном сюртуке. Застывший взгляд его воспаленных глаз был устремлен в стакан с зеленой жидкостью. Рядом с этим опустившимся человеком, про которого Петр Ильич с жалостью подумал, что он, наверное, художник, талантливый портретист, преследуемый неудачами, как большинство людей в этом городе, стоял еще кто-то, невидимый Петру Ильичу. Этот невидимый человек разговаривал с девушкой за стойкой. Неожиданно Петр Ильич услышал его шероховатый надменный смех. Этот смех он хорошо знал, он слышал его много лет тому назад и совсем недавно. Это был смех Апухтина. Петра Ильича охватил ужас.

Значит, юноша, которого он видел в цирке Медрано с прелестной девушкой, был здесь, и смеялся он, как Апухтин. Петр Ильич сделал несколько шагов в обход неухоженного господина в бархатном сюртуке. Он встал рядом с юношей и, пораженный своей собственной бесцеремонностью, заговорил с ним.

— Так вы здесь, — промолвил Петр Ильич.

Молодой человек в изумлении обратил к нему свое лицо.

— Да, — ответил он не слишком приветливо, вызывающе глядя на господина в шубе. — А что?

— Я видел вас в цирке Медрано, — продолжал Петр Ильич, краснея под строгим взглядом юноши. — С вами была очень красивая девушка.

— Она вам понравилась? — Молодой человек понимающе ухмыльнулся. — Это можно организовать.

Этот тон был незнаком Петру Ильичу. С кем он имел дело? С молодым сутенером, предлагающим ему свою девушку? Следовало бы развернуться и выйти, но Петр Ильич продолжал:

— Я пошел за вами следом, но на бульваре вы исчезли.

— За кем вы пошли? — переспросил юноша, смерив странного пожилого господина пристальным взглядом своих серо-зеленых, близко посаженных глаз. — За моей подругой?

Может быть, девушка сидела здесь, в кафе, под зеркалом в позолоченной раме, поставив перед собой стакан с зеленоватым напитком, а молодой человек ждал, когда ее уведет фраер, чтобы утром встретиться с ней и забрать у нее деньги.

— Я пошел следом за вами обоими, — ответил Петр Ильич, — потому что вы оба мне понравились.

— Значит, и за мной тоже? — спросил юноша без всякого кокетства, по-деловому и с враждебным, чуть ли не злым выражением лица.

К своему собственному ужасу, Петр Ильич ответил:

— В первую очередь за вами.

На это юноша сухо произнес:

— Вот как.

Петр Ильич молчал. «Я мог бы спросить его, не хочет ли он составить мне компанию, — думал он. — Возможно, он рассердился бы, а может быть, сказал бы: „Это тоже можно организовать“, причем сказал бы это не моргнув глазом». Пышная француженка за стойкой насмешливо посмотрела на седобородого господина и юношу.

— Вы русский, — заметил молодой человек. Лицо его оставалось суровым, но он рукой прикоснулся к руке преследовавшего его пожилого господина.

— А как вы заметили? — спросил Петр Ильич.

— Я знаком со многими иностранцами, — сообщил юноша, на лице которого промелькнуло отвращение, как будто ему было неприятно вспоминать о своем общении с приезжими. Он протянул руку за стаканом с зеленоватой жидкостью, стоящим перед ним. Рука его была худой, жилистой и немного грязной.

— Вы хотите еще что-нибудь выпить? — спросил Петр Ильич, когда юноша залпом осушил свой стакан.

— Да, — ответил он и с презрительным, даже враждебным выражением лица обратился к девушке за стойкой: — Еще два абсента, Леони, мне и господину.

Петру Ильичу тоже налили зеленоватого зелья.

Они пару минут стояли молча. Петр Ильич разглядывал юношу. Его пышные, матово-белокурые волосы были коротко пострижены на висках и на затылке — это Петр Ильич заметил еще в цирке. Под узкими серо-зелеными глазами сильно выступали скулы. Лоб был гладкий и красивый, что еще более подчеркивало несовершенство мягкого и короткого подбородка. Довольно широкое, еще очень молодое, но уже изможденное, уже теряющее свою свежесть лицо было блеклым, между веками и бесцветными бровями легли розово-голубые тени, и только упрямо надутые губы темно-красного цвета резко выделялись на фоне гладкого лба, бледных щек и тусклого взгляда. Юноша был невысокого роста, намного меньше Петра Ильича, и худощав. Под приталенным костюмом узкого покроя угадывалось спортивное, гибкое тело. Он стоял в небрежной и в то же время напряженной позе, скрестив ноги и слегка наклонив голову, как бегун на старте, обхватив стакан жилистыми, натруженными руками.

— А вы француз? — поинтересовался Петр Ильич.

— Я парижанин, — ответил юноша, не отрывая тусклого, проницательного взгляда от стакана. — Но моя семья приехала сюда издалека, с Балканского полуострова… — И он взмахнул красивой, неухоженной рукой, как будто изображая, из какой мрачной местности происходила его семья. — Правда, теперь у меня родни совсем не осталось, — добавил он неожиданно заученным, неестественным и жалостливым тоном.

— У вас есть занятие? — поинтересовался Петр Ильич и тут же рассердился сам на себя за неудачно поставленный вопрос. — Вы где-нибудь работаете?

— Я работая в цирке, — юноша продолжал смотреть в стакан. Наверное, он лгал. — Вообще-то я хотел стать музыкантом, я играю на флейте. — Он нежно улыбнулся, как будто умиленный воспоминанием о флейте. Нет, это была не ложь.

— Вы хотели стать музыкантом, — повторил Петр Ильич, глядя на собеседника.

— Это была бредовая идея, — сказал юноша злым, хрипловатым голосом со свойственным ему мрачным выражением лица.

«Он хотел стать музыкантом, и, может быть, у него большой талант, почему бы нет? Он похож на талантливого человека. Ему можно было бы покровительствовать, он наверняка заслуживает этого не меньше, чем какой-нибудь Сапельников, а возможно, даже и больше. В нем куда больше обаяния».

— А вы чем занимаетесь? — спросил юноша. — Вы наверняка писатель или что-то в этом роде? — И тут последовал резкий, нежно-надменный смех Апухтина, смех злого гения, обладающего необъяснимой властью над Чайковским.

«Я мог бы оставить его при себе, позаниматься с ним. Может быть, из него вышел бы толк».

Поскольку незнакомец не отвечал, а вместо этого впал в раздумье, юноша спросил напрямую, без обиняков:

— Ну что, вы возьмете меня с собой?

Петр Ильич залился краской. Девушка за стойкой, немая, насмешливая свидетельница его странного приключения, не могла не услышать недвусмысленного вопроса. Ему было очень неудобно. Несколько невпопад он ответил:

— Но ведь уже так поздно.

Он достал свои красивые часы, причем не столько для того, чтобы узнать время, сколько для того, чтобы время выиграть и убедиться, что его самая прекрасная вещь, его талисман еще при нем.

Он отщелкнул узорную крышечку часов и в тот же момент ужаснулся алчному взгляду, которым юноша буквально пожирал прелестную вещицу из золота и платины.